Потенциальный самоубийца безумно раздражал Людвига. Не только этот, а вообще все были такими. Слабыми, бесхребетными, якобы обиженными миром и непонятные окружающими. На самом деле – эгоистичные сукины дети, которые ничего не смыслят и не хотят даже попытаться бороться. На таких у Людвига был зуб длиной в три метра. Неприязнь свою он старательно реализовывал, в первую очередь, в своей работе, во вторую уже помогая и самим самоубийцам. На его взгляд, сдохнуть совсем уж бесславно – это плохо, а сдохнуть, принеся пользу – это вполне себе хорошо.
Этот, с позволения сказать, Генри мало того что был знатным мудаком, так еще и быстро пьянел. Настолько быстро, что Людвиг, практически совсем не пивший, наблюдал за ним с ужасом и с интересом. Современные подростки казались ему пришельцами из другого мира, и только мысль о том, что скоро все это кончится с пользой для дела, помогала Брайеру выслушивать слезливый треп о несчастной любви, зверях-учителях и непонимающих родителях.
Но вот только сто процентов населения земли ведь как-то пережило переходный возраст и учебу, мрачно подумал Людвиг, а ты, кретин, что придумал? Спасать таких было бессмысленно. Один раз за шкирку вытащишь из петли, он через два дня возьмет и сиганет в реку.
Ну нахрен такие дела.
Довольно быстро на город спустилась самая натуральная ночь. Никаких тебе бликов на небе, полутьмы, свойственных этому региону – однозначный признак присутствия поблизости чего-то не очень хорошего.
Генри подготовил веревку. На взгляд Людвига, этот обрывок пеньки не выдержал бы и тушки цыпленка, чего уж не говорить о туше более весомой. Вздохнув, Брайер предложил, во-первых, бритву, а во-вторых, уйти отсюда куда-то, чтобы матери не пришлось оттирать кровь с пола комнаты.
- Я хочу, чтобы она видела! – взбеленился Генри.
Людвиг почувствовал нестерпимое желание свернуть ему голову прямо здесь и сейчас.
- Нет, - терпеливо и мягко, как с умалишенным, отрезал Людвиг. – Ей не нужно этого видеть, иначе она может помешать. Если ты не умрешь сразу, поверь, тебе будет очень больно.
Генри прикусил губу. Боли он, кажется, очень боялся. Почти так же, как и крови. Ну что за идиотизм.
- Поедем на кладбище? Там нам точно никто не помешает.
Когда ты пьян, проще согласиться на всякую херню. Тихо, чтобы не потревожить мать Генри, они вышли из дома. Джип завелся без помех, Людвиг на всякий случай открыл переднее окно, в которое высунулся Генри.
В рюкзаке, освобожденном от бутылок, болталась черная свеча, несколько красных свечей поменьше, охотничий нож в футляре, сильный фонарик, коробок с мелками и баллончик краски. И свернутые рулоном обычные листы А4, на которых было что-то распечатано, видимо, довольно давно. Кое-где бумага пошла волнами, и край изображения и слова размылись, но Людвига это не смутило: он все прекрасно помнил и так.
Кладбище, как и всегда, было очень плохо освещено – только по краям, фонари висели над узорным забором, а дальше, за полосой мутного света, наступала глубочайшая тьма. Самое то для восстания мертвецов.
Генри было страшно, несмотря на то, что он был сильно пьян. Он даже вяло сопротивлялся, когда Людвиг вел его за собой по пустынным тропинкам между рыхлых могил. Покуда хватало света, шли так, а потом Людвиг достал из рюкзака фонарь.
- А…у тебя есть бритва? – вдруг поинтересовался Генри.
- Ну конечно же есть, - огрызнулся Людвиг, пробуя мыском кеда (черт!) рыхлую землю. По ней однозначно было видно, что ее недавно разгребали. Не очень похоже на центр кладбище, если верить карте, которую Брайер смотрел, то оно тянется в сторону и немного за пределы города, но мертвяки лезли только там, где часто бывали люди – на новой части рядом с мемориалом. Вот туда-то Людвиг и потянул парня.
Стелла мрачно возвышалась над ними. Даты были вдавлены, и даже не всем войнам Людвиг мог вспомнить название.
Усадив Генри на холодный постамент стеллы, он протянул парню охотничий нож.
- Ты первый.
- А как? – Генри, похоже, решил пойти на попятный.
- Вот так, - Людвиг ухватил его за руку и полоснул наотмашь по запястью.
Генри вскрикнул и схватился за руку. Кровь текла из-под его пальцев. Брайер вытянул один мелок из коробка и обмакнул его в кровь, не обращая внимания на ужас в глазах парня.
- Что ты делаешь?
- Рот закрой, - Людвиг начал что-то быстро писать на памятнике. Из-за крови мелок писал плохо, и Брайер постоянно ругался. Пока Генри скулил (Людвигу периодически приходилось его пинать, чтобы парень не надумал сбежать), на темном мраморе появились слова на старогерманском. Закончив писать и не обращая внимания на суицидника, Людвиг присел у своего рюкзака и извлек оттуда свечи, зажигая сначала длинную черную, а затем – от нее – обе красные. От красных вдруг сильно запахло яблоком.