- ... Сюда, сэр, прошу вас,- сестра-надзирательница, гремя связкой ключей, наконец, отомкнула замок и распахнула тяжелую дверь. За нею был виден узкий, зашарканный коридор, расчлененный арочными колоннами, едва освещенный тоскливым искусственным светом. Но и это жалкое подобие солнца, казалось, брезговало войти в соприкосновение с окружающим воздухом, напоенным удушливыми испарениями пота, слюны и мочи, гниющей соломы и ткани, прогорклой воды - и почти ощутимым, сжимающим горло миазмом безумия.
Молодой человек в добротном, хотя и не слишком модном костюме, помедлил, почти что споткнулся на пороге, не решаясь войти во внутреннее, скрытое обиталище дома скорби. Он даже немного втянул голову в плечи, словно потолки грозили обрушиться вниз - и все же ступил внутрь коридора, из которого еще две сиделки в холщовых платках и затрапезных буроватых платьях поспешно выталкивали последних гуляющих пациентов.

- Зачем? Не стоило... я совсем не хотел,- начал он, через силу пытаясь улыбнуться; рука, держащая снятый цилиндр, очертила полукруг, заканчивая фразу. Однако ответ его провожатой был полон твердости, о которую этот робкий протест разбился, словно замерзший цветок о скалу.
- Поверьте мне, сэр, так будет лучше. Наши... пациенты отличаются большой силой, а иногда и такой хитростью, которая не придет в ум здоровому человеку. Вы еще убедитесь в этом... если, конечно, не вздумаете отказаться от вашего намерения.

Словно в подтверждение ее слов в это мгновение из-под руки одной из сиделок шмыгнула в коридор белая тень. Посетитель не успел даже моргнуть глазом, как холодные руки обвились вокруг его шеи, и нездоровое, зловонное дыхание ударило прямо в лицо.
- Чарли!
Он отшатнулся; затянутая в перчатку рука вцепилась в непрошеные оковы в тщетной попытке сорвать. Но безумная только сильней прижималась к нему, почти что впечатывая в стену, ощупывая, шаря грязными пальцами по лицу и плечам. Но было поздно - через минуту надзирательница привычным движением перехватила запястья безумной и заломила их.
- Мисс Флеминг, мисс Флеминг... пойдемте в палату!
- Чарли, Чарли!- в ответ взвизгнула пациентка, порываясь вырваться из опытных рук. В ответ за стенами, в закрытых палатах, словно вторя призыву макбетовских ведьм, захохотали, завыли незримые обитатели.
Одна из сестер-сиделок, которой к тому моменту удалось водворить пациенток за дверь, подоспела на помощь; вдвоем из удалось, наконец-то, сломить сопротивление больной и оттеснить ее в угол - но и там она продолжала стенать и биться, выкрикивая, словно заклинание:
- Чарли! Чарли!
- Мисс Флеминг, успокойтесь,- было слышно, как надзирательница возится с чем-то, пытаясь, как видно, сковать или связать руки несчастной.- Чарли придет к вам... как только удалит одно дельце. Так, Чарли?- она повернулась, выражением лица давая понять, что лучше немедленно согласиться.
- Да... обязательно... да,- молодой человек, лицо которого стало заметно бледнее, провел рукой по щеке, а затем по узлу своего черного галстука, словно стирая след от прикосновений.
Вторая сиделка с запозданием присоединилась к товаркам.

- Пойдемте, сэр, я провожу вас до кабинета доктора Робертса,- проговорила она, опуская голову, и подавая молодому человеку оброненный в испуге цилиндр.
Он принял его с кратким полупоклоном - сомнительная любезность, рассеянный жест благодарности.
- Что с этой женщиной?- внезапно севшим голосом поинтересовался посетитель, растерянно вертя в руке головной убор, словно желая убедиться в его целости.
- Миссис Флеминг убила свое дитя, да простит ей Господь подобное пригрешение. Она взята была в услужение в дом одного почтенного человека, и там...
- Я... я не об этом,- поспешно прервал он не начавшийся подробный рассказ, досадливо поджав губы и всем своим видом выражая нетерпение.- Я имею в виду... ее волосы. Они все здесь... вы всех здесь... стрижете?
- Разумеется, сэр, чтобы больные не причинили вреда себе или другим. Иногда они поедают волосы, и нам приходится делать им промыванье желудка. А если случаются драки... Сэр, что с вами? Вам нехорошо, сэр?
- Нет, ничего,- посетитель остановился, пальцами проводя по белому, словно обсыпанному мукой, высокому лбу. Он тяжело дышал, и опытный глаз сиделки легко определил, что ему вот-вот станет дурно.
- Сэр, мы почти пришли,- приближаясь и мягко касаясь его локтя, проговорила она.- Кабинет доктора Робертса за поворотом. Если вы позволите, я помогу вам дойти, и вы сможете побеседовать с доктором... а я принесу вам воды. Буквально полтора десятка шагов, сэр.
- Да, благодарю вас,- прошептал сэр Томас Шарп, выпрямившись и глубоко вздохнув.- Идемте.

Полтора десятка шагов.

... Сиделка продолжала что-то говорить, выражать сожаления, или, быть может, расписывать процедуру приема у такого занятого благом своих пациентов человека, каким, без сомнения, был доктор Роберст. Но посетитель не слышал. Даже если бы захотел. Его рука, все еще держащая шляпу, дрожала так сильно, как если бы сам визитер вдруг превратился в пациента, и стал нуждаться в немедленной помощи. Внезапно он понял, что не знает, не имеет представления о том, что сказать. Поздороваться, заговорить о погоде, поинтересоваться, как идут дела в приюте? Или же сразу перейти к делу, напомнить о письме, и о том, что, согласно закону он теперь совершеннолетний и может принять опеку над содержащейся здесь сестрой? Потребовать привести ее, и немедленно?

До сего дня, с момента, как он узнал, что Люсиль находится вовсе не в швейцарской школе, он ждал этой минуты. Видел во сне. Просыпался, когда ему снилось, что он бежит за сестрою по темному коридору, бежит, и никак не может догнать. А иногда он снова оказывался в Аллердейл-холле, и снова кричал, когда незнакомые, страшные люди растаскивали их по углам, не слыша ни слезной мольбы, ни отчаянья, ни проклятий. Протянутая рука Люсиль снова и снова мерещилась ему в кошмарах, в толщах воды, засыпанная землей, исчезающая в развороченных пластах красной глины, смешавшейся с грязью и талым зимним снегом. Неужели они отрезали твои длинные черные волосы, в которых он так любил зарываться, которые источали знакомый, единственный, невыносимый аромат счастья? Неужели они держали тебя все это время здесь, в этом хлеву, где даже воздух, казалось, сводил с ума, заставляя пульс в висках стучать болью, словно удары ножа?

- ... сэр? сэр? Прошу вас, сэр.
Он очнулся, как будто сам вынырнул из клубов отравляющего тумана, и сделал шаг вперед.

Комната за открывшейся дверью разительно отличалась от убогих, почти пугающих помещений приюта душевнобольных. Здесь все было привычно, все соответствовало привычному миру за окнами - миру, из которого посетитель вернулся, казалось, в один из кошмарных снов, в пугающий мир романистов, описывающих средневековые ужасы. Там - почти населенный призраками монастырь, здесь - вполне респектабельный, достойно, даже почти роскошно убранный кабинет, полный книг в позолоченных переплетах, рекомендательных писем и фото в тяжелых рамах. Здесь, несмотря на решетки, даже было открыто окно - и мозглый февральский ветер показался баронету сладким, словно благоухающее поле цветов.
Хозяин кабинета поднялся навстречу гостю, прерывая беседу с сидящей напротив него на стуле женщиной, очевидно, очередной пациенткой. Его круглое лицо, на котором не менее круглые стекла пенсне напоминали замершие стрелки на циферблате, попыталось выразить сочувствие и добродушие.
- Сэр Томас Шарп, я полагаю?

Посетитель молча наклонил голову, не находя в себе сил издать хоть один звук; у него пересохло в горле, а удары в висках стали невыносимо мучительными. Что было силы, он сжал свободную руку в кулак, пытаясь стряхнуть с себя дурноту, и прервать становившееся невыносимым молчание.
- Очень приятно, сэр...- глубокий вдох,- и я был бы крайне признателен, если бы вы нашли время решить с моим... нашим делом без отлагательств. Надеюсь, что леди...- он снова запнулся, но крепче сжал руки и через силу выговорил, избегая произносить сжигающее его изнутри имя,- надеюсь, моя сестра... мою сестру можно будет забрать из этого приюта немедленно? Формальности можно уладить и после...
- Понимаю ваше нетерпение, сэр; оно вполне обоснованно. Леди Люсиль,- в тоне доктора зазвучал странный сарказм, когда он повернулся, обращаясь к женщине, все еще сидящей в кресле.- Леди Люсиль, как вы себя чувствуете?

- Люсиль?

Несколько мгновений прошли, еще несколько ударов мучительно отозвались в висках, прежде чем он понял, к кому обращается собеседник. Но это понимание, казалось, жило отдельно от него, само по себе: какую-то женщину, сидящую в кресле, называют тем же именем, что его сестру - леди Люсиль. Странное совпадение.
Затем она заговорила с ним, называя по имени. Откуда она знает его имя? Ах да, доктор Робертс обратился к нему. Но где же сестра? Почему ее не приведут, почему его заставляют здесь ждать, почему ее продолжают удерживать к этом ужасном месте?
Он сделал шаг и даже набрал в грудь воздуха, намереваясь настоять на своем - и мечущийся взгляд упал на сжатую руку незнакомки. Молодой человек замер на месте, как если бы перед ним разверзлась земля, и оттуда, из черных гробов, восстали все предки, до самого Адама. Этого не могло быть! Как? Откуда известно и это? Неужели какими-то пытками, хитростью кто-то вырвал из груди слабой девочки рассказ о том, чем они жили, и чем дышали - давно, на чердаках и в темных углах Аллердэйл-холла?

А потом... словно пришло прозрение. Снизошло на него вместе со взглядом дымчатых глаз, таких бестревожных для чужих, и только ему, ему одному готовых открыть всю свою боль, все свои тайны? Томас едва не рассмеялся - безумным, неуместным смехом. Разве он сам не изменился, не превратился из мальчика в мужчину; разве она могла навсегда остаться подростком, его отважной, вечно юной подругой? Смешно, как смешно! он надеялся, что в этом аду свершится чудо, и время замрет, остановится, вернув ему давно потерянную сестру?

- Люсиль!

Прежде чем доктор и сидящая в кресле смогли бы сказать хоть слово, молодой баронет бросился вперед. Зацепившись за ковер, хвастливо украшавший кабинет, он едва не упал - и едва ли не на четвереньках подполз к женщине, вглядываясь в ее лицо.
- Люсиль!

Не в силах произнести больше ни слова, он стиснул ее ладони в своих, вглядываясь в лицо с таким выражением, как некогда христиане, верно, взирали на умирающих мучеников. Он то порывался что-то сказать, то начинал кусать губы, то начинал улыбаться так, что доктору впору было бы побеспокоиться о вызове санитаров. В конце концов молодой человек уронил голову, прижимаясь лбом к бледным прозрачным запястьям.
- Люсиль...

Поддельная деликатность врача была для Томаса Шарпа словно холодный душ. Скорчившись в три погибели, обхватив сначала запястья сестры, а затем ее колени, он торопливо шептал что-то, мешая французский и английский языки, сменяя сетования ребенка на слова клокочущего раскаяния, клянясь больше никогда не разлучиться, и тут же кляня себя за то, что с запозданием понял, что происходит на самом деле. Бурная радость сменялась в его душе приливом не менее аффективного отчаяния - и, словно иллюстрируя их, перед глазами гостя поплыли зеленые и красные круги. Казалось, еще минута, и ему сделается дурно; но прозвучавшее замечание подействовало на этот водоворот страстей подобно удару мороза.
Он вскинул голову, метнув на эскулапа взгляд, полный негодования: так мог бы смотреть принц Уэльский, которого пьяный медник обвинил бы в желании занять трон в обход царствующего родителя.
- Мне кажется, вы могли бы оставить нас, сэр,- проговорил он, приподнимаясь, а затем и полностью выпрямившись, лицом поворачиваясь к собеседнику, но не выпуская при этом ладони сестры.- Впрочем, теперь в этом нет необходимости. Мы с леди Люсиль покидаем ваш... этот приют; если необходимые бумаги еще не готовы, вы можете послать их моему стряпчему. Идем,- влажные, полные нескрываемого ликованья глаза обратились к сестре. Склонившись, он притянул и прижал к своей груди ее руку, словно желая, чтобы она почувствовала сквозь ткань пальто и сюртука, как быстро стучит его сердце.- Идем скорее. Ты можешь идти?
- Если угодно, я прикажу привезти коляску,- вмешалась стоявшая у дверей сиделка, доселе наблюдавшая за происходящим, словно сценическое  лицо "без речей".
- Нет, мы не будем ждать, правда, Люсиль?- казалось, молодым баронетом овладел какой-то экстаз, похожий на нетерпенье самоубийц, революционеров и заблудившихся путников, заметивших в отдалении то ли брезжащий свет кострища, то ли луч божественной благодати.- Если ты не в состоянье идти... я понесу тебя! Обними меня... нам пора.

И, не дожидаясь, пока освобожденная узница сделает хотя бы движение, он наклонился, и, словно ребенка, легко подхватил сестру на руки.

- Видишь? Видишь?- худое лицо озарилось горделивой улыбкой.- Теперь я могу унести тебя, куда захотим... далеко-далеко.

Ответ баронета скорее вторил ее мыслям, нежели словам: Томас Шарп только крепче сжал руки, как будто бы замечание доктора прозвучало отголоском тех, давних слов, того, старинного ужаса. Глаза на мгновенье утратили всякое человеческое выражение, превратились в пустые колодцы, на дне которых метались тени, понятные только двоим.
- Я полагаю, у вас найдется плед или шарф,- не спрашивая, а утверждая, почти с обвинением произнес он. Казалось, что скрытое напряженье сестры передается ему, как от перетянутой пружины в часах, и готово было раскатиться по кабинету. Едва прикоснувшись к Люсиль, он мгновенно встроился, сросся и стал неотделимой частью какого-то странного механизма, единого кровотока, связывавшего эту пару.
- За воротами ждет экипаж,- лихорадочно блестящий взгляд вновь устремился на женщину, как будто пытаясь влить в нее силы, прося, умоляя вынести еще и это последнее испытание.

- Но сэр!- пыталась было протестовать сиделка, но тут же умолкла, стоило ему сделать короткое движение в ее сторону.- Я принесу для мисс Шарп плащ и плед, с позволения доктора Робертса.
Тот ответил коротким кивком, и, сорвав с пухлого повлажневшего носа пенсне, принялся торопливо протирать стекла.
- Однако, сэр Томас, я бы хотел...
- К стряпчему! Дьявол, я же сказал, что пришлю вам своего стряпчего!- казалось, невидимую пружину, так долго сдерживавшую терпение баронета, в конце концов сорвало. На его бледных щеках выступили красные пятна. Не слушая и не пререкаясь больше ни с кем, он стремительным шагом направился прочь из кабинета, оставив почтенного эскулапа тереть в некотором ошеломлении "волшебные стекла", да качать головой, рассуждая с самим собой о наследственной предрасположенности к "нервам".
Сиделка едва-едва успела накинуть на лежащую в его руках женщину ранее обещанный плащ; грубый платок, скорее подходящий для обитательниц работного дома, она молча впихнула под локоть дрожащему молодому человеку.
Томас и правда дрожал; с каждой минутой, проведенной в приюте, он сильней и сильней ощущал, что ему не хватает свежего воздуха - и когда дверь заведения распахнулась, он почти с наслаждением полной грудью вдохнул мерзкий холодный ветер.

... У крыльца их действительно ожидал экипаж: холодное сооружение с иззябшим возницей, донельзя раздосадованным задержкой в таком неприглядном месте. Бормоча что-то, он вяло щелкнул кнутом, подавая вперед всю конструкцию, и явно колебался, стоит ли отворить дверцы и помочь седоку, повинному в этом визите. Но Томас не стал дожидаться: стремительно подойдя к повозке, он перехватил ручку двери и рванул ее с неожиданной силой, вызванной, как видно, приливом гнева. Затем вновь повернулся к сестре, улыбаясь, с осторожностью подсаживая ее на ступеньку.
- Закутайтесь потеплее, миледи, нам предстоит долгий путь. Нет, погоди,- отбросив холодное казенное одеяние и выданный плед на сиденье, он единым движением скинул пальто и набросил его на плечи Люсиль.
- Нет, не возражай, даже слушать не стану. Теперь вы находитесь под моей опекой, леди, и я не потерплю, чтобы выше возвращение на свободу было испорчено инфлюэнцей.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-17 10:30:21)

Он не противился - позволил едва окрепшему, но уже поразительно властному прикосновению увлечь себя следом за сестрой, смеясь, как когда-то в детстве, от беспричинной и ничем не омрачаемой радости. О, это было так похоже на старые годы, когда они вместе с Люсиль прятались в темных углах, скрываясь от докучливых взоров гувернантки и прочей прислуги. Смех, словно пенное зелье, вскипал через край, разбрызгивая капли по всему дому: от детской - на лестницу, дальше от лестницы - выше, наверх, на чердак, в их потайное, недоступное для непосвященных волшебное королевство. От комода к комоду, прячась в тенях гобеленов, проскальзывая под стульями, роняя забытые шали, сшибая со столов книги, шандалы и безделушки, они, словно рыбки ныряли по дому, лавируя, чтобы избежать встречи с хищниками - и не подозревали, что самый голодный, самый опасный зверь поджидает их впереди, прячась до времени под маской родной матери.
Но сейчас... сейчас от него остался лишь призрак.

- Леди, леди, я даже не стану вас слушать,- шутливо отбиваясь от требовательных рук, молодой человек упал на сиденье рядом с сестрой, и, победив сопротивление, принялся застегивать ворот пальто, пеленая спутницу в тугой кокон. Перчатки мешали, и он сбросил их на сиденье, в темный угол кареты. Втолкнув в петли две пуговицы, он подхватил один из скудных даров приюта - полинялый плащ - встал на одно колено и принялся укутывать ноги молодой дамы.
Смеющиеся глаза смотрели в лицо Люсиль.
- Чтоб успокоить вас, леди, я возьму этот платок. Все равно моя шляпа, кажется, осталась под столом доктора Робертса,- детская улыбка осветила лицо молодого баронета, как если бы он признавался, что пытался поджечь платье суровой бонны.- Как ты думаешь, если я сделаю тюрбан и так покажусь в городе... меня не отдадут на его попечение? Нет, нет, Люсиль, я не оставлю тебя!- внезапно переходя от веселья к отчаянию, воскликнул он, обхватывая руками колени спутницы.- Больше никогда, клянусь! Пока в моих венах бежит кровь - Бог видит, Люсиль, никакая сила больше не отнимет тебя у меня!
Неизвестно, чем бы еще поклялся сын и наследник сэра Джейсма, но осторожный стук прервал его излияния. Баронет сильно вздрогнул и повернулся, вставая, как будто желая спасти сестру от новой грозящей опасности. Как знать, может быть этот мерзавец доктор решил все-таки дождаться полной подписи официальных бумаг? Или ему пришло в голову, что леди Шарп нуждается в присмотре надежнее, чем надзор неразумного младшего брата. Схватив и сильно сжав руку молодой женщины, Томас на миг повернулся к ней - и потом решительно, едва не ударом распахнул дверцу экипажа.
Снаружи стояла сестра-сиделка. Слегка улыбнувшись, она протянула заставшему в напряжении гостю забытый цилиндр.
- Простите, сэр, вы забыли у доктора Робертса...

... Эти взаимные клятвы были достаточно горячи, чтобы ободрить молодых людей и придать им сил, чтобы перенести дорогу - которая в разгар зимы, по тряской размытой дороге была не самым приятным делом. Повозку безжалостно раскачивало и шатало, ветер, словно заблудшее дитя, стучался и жалобно ныл под окнами; по волглым стенам скатывалась вода. Но эти препятствия заставляли баронета Томаса Шарпа лишь улыбаться.
Укутав Люсиль, убедившись, что до нее не доберется даже самый изобретательный, самый пронырливый ветерок, он сидел на сиденье рядом с сестрой, прижимая ее к себе, чтобы не потерять ни единой частицы тепла.
Он ничего не говорил, но рука, иногда почти с судорогой сжимавшая тонкие пальцы женщины, выдала потаенный страх; казалось, что мальчик, завнувший когда-то давно в пышной и пустой спальне Аллердейл-холла, держится за нее, как за опору, не дающую ему упасть в очередной кошмар.

Он несколько оживился лишь на подъезде к городку, куда их в конце концов соизволил доставить неторопливый и недовольный возница. Впрочем, выразилось это весьма своеобразно: протянув руку, Томас Шарп опустил и задернул короткие занавески, сделавшие внутренность экипажа недоступными для любопытных взоров. Его собственный взгляд, рассеянный, как это бывает у всякого, предавшегося размышлениям в дальней дороге, скользнул по лицу Люсиль.
- Я снял номер в местной гостинице,- сообщил он, и вопросительный тон не мог остаться незамеченным даже самым непроницательным собеседником.- Думаю, тебе нужно передохнуть и прийти в себя после... гостеприимства доктора Робертса.
Колеса заскрежетали по мостовой и через некоторое время экипаж остановился. Подняв шторку, Томас быстро оглядел вид за мутным стеклом, и, удовлетворенно, хотя с некоторым напряжением, улыбнулся.
- Пойдем?

Томас уловил лишь отголоски этого движения, повернувшись к ней со странной, одновременно обнадеживающей и горькой улыбкой на губах. Ключ с тяжелым брелоком в виде листка он выхватил со стола буквально из-под самого носа носильщика, и теперь решительно направился к спутнице, чтобы предложить ей руку, и свою помощь в подъеме по старой, помнящей, верно, еще Питта, лестнице. Спиною он чувствовал, как смотрят им вслед заинтригованные портье и зеваки, вечно толкающиеся в провинциальных отелях, и понимал, сколь пространную почву для пересудов дадут местным жителям мужчина, одетый явно не по сезону, и женщина в явно неженском пальто. Но выбора не было - и, поддерживая друг друга, брат и сестра преодолели два плохо освещенных пролета, приведшие их на второй этаж.
Однако уединения пришлось дожидаться довольно долго: сразу же следом, лишь для формальности постучав, в номер вошла полнотелая горничная со сменным бельем,- а за ней подтянулся и коридорный, принявшийся возиться с холодным, по видимости, давненько не топленным камином.
Пока они выполняли свою работу - не слишком проворно, позволяя себе иногда бросить любопытный взгляд на странных гостей - баронет неподвижно стоял у окна, созерцая не угрожающую им более непогоду, и по-прежнему сжимая руку спутницы в своей начинающей понемногу теплеть руке.
Наконец, раздосадованные служащие удалились, так и не вызнав ничего любопытного о гостях,- кроме того, что второй комплект белья молодой человек приказал оставить прямо на широком диване.

Едва дождавшись, пока за искателями городских сплетен закроется дверь, Томас Шарп повернулся и, быстро пройдя через номер, закрыл замок на два полных оборота. Затем вновь оглядел гостиную и, найдя ее слишком холодной, принялся возиться с дровами, сложенными у камина.
- Присядь, Люсиль,- на мгновение оторвавшись, предложил он, кивая на мягкое кресло, стоявшее здесь же, развернутое, по обыкновению, к огню.- Мне говорили, что в этой гостинице есть отопление,- его взгляд тщетно искал следа медных труб или змеевиков на стенах или же по углам,- но, кажется, это была просто ловкая ложь со стороны хозяина. Хотя, как знать, может быть, в ванной...

Тут он осекся, и, сдвинув брови, угрюмо посмотрел на сестру, словно вдруг вспомнив о чем-то, что он держал в голове, но потом упустил.
- Мой бог, тебе же, наверно, понадобится служанка. И ты хотела принять ванну. Погоди немного, я спущусь вниз, переговорю с этими мужланами; может быть, у них найдется хоть сколько-нибудь расторопная горничная.

Молодой человек застыл, глядя на то, как его спутница уничтожает газету, чувствуя, как, наконец, начинают появляться прорехи и трещинки на плотине, защищавшей ее много лет подряд. Мощь, о которой другие могли только догадываться, сила и страсть, так и не разгаданная докторами, сила, о которой он сам уже почти успел позабыть, на мгновение испугали Томаса. Особенно когда взгляд сестры, как смертоносный луч, уперся в ее отражение в зеркале.
Странно было, что оно не треснуло.

- Люсиль, Люсиль,- не поднимаясь с колен, он потянулся к сестре, пытаясь поймать ее руку, как будто это могло восстановить кровоток, перелив хоть немного тепла и мира в трепетавшие жилы молодой дамы. Не решаясь грубо разрушить защиту, воздвигнутую ее сплетенными пальцами, Томас поглаживал их, едва заметно сжимая, как если бы вместо человеческой плоти перед ним были мягкие живые цветы.
- Моя милая, дорогая Люсиль,- шептал он, и свет распахнутых голубых глаз был переполнен нежностью. Прикосновения, расширяясь, словно круги на воде, куда упала тяжелая, напитавшаяся дождевой влагой капля, растеклись от запястий к плечам и рукам молодой женщины. В конце концов брат мягко, но настойчиво потянул ее на себя, навстречу взволнованному лицу, влажным глазам, из которых готовы были вот-вот заструиться слезы, ближе к повторяющим, зовущим губам.
- Моя любимая, единственная,- повторял он снова и снова, с каждым разом все тише, как если бы это признанье могло быть кем-то подслушано, и, подслушанное, навлекло бы на них неминуемую беду.- Как можешь ты даже заикаться о таком, как можешь ты так говорить? Не смей, не смей обижать мою милую сестру! Как у тебя поворачивается язык бранить эти прекрасные глаза, этот изящный носик? Да все красавицы мира обзавидуются, глядя на твои черные косы. Люсиль! Если б ты знала, как часто я засыпал, мечтая снова прижаться к ним, вдохнуть их аромат. Ты помнишь, как мы засыпали в детстве? Я постоянно наматывал их на пальцы, клал под голову и так спал, потому что без них, без тебя, мне нигде не было ни покоя, ни мира! Люсиль... ну-ка пойдем, пойдем побыстрее к зеркалу, и я покажу тебе - тебя.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-18 20:32:28)

- Пойдем,- он улыбнулся, поднимаясь и увлекая Люсиль за собой к тому же зеркалу, что вызвало у нее столь великое отчаяние. При этом движении крупная капля сорвалась и упала с его ресниц - однако Томас лишь досадливо тряхнул головой, как будто проявление скорби сейчас было более чем неуместно.
Остановившись перед тяжелой рамой, он притянул к себе сестру и, придерживая за плечи, поставил ее против двух отражений: красивой белокожей женщины и мужчины, в котором едва ли теперь можно было узнать прежнего робкого подростка.
- Ты помнишь, когда-то я едва доходил тебе до плеча,- с обычной грустной полуулыбкой произнес он, слегка наклоняясь вперед, так что его подбородок почти коснулся виска Люсиль. Сейчас Томас Шарп был почти на голову выше своей собеседницы, которую, ко всему, гнули к земле перенесенные несчастья. Продолжая улыбаться, он созерцал в зеркале почти до неузнаваемости изменившиеся черты ее и своего лица, и улыбка медленно гасла, оставляя в его глазах место растерянности, и какой-то малопонятной тревоге. Горло молодого человека заметно дрогнуло над черным атласом галстука; он с силой поджал губы, словно желая удержать что-то, рвущееся из глубин сердца.
И в конце концов наклонил голову, отводя взгляд.

- Не могу поверить, что это ты.

Пальцы с силой сжали все еще покрытые тканью мужского пальто плечи женщины. Несколько мгновений Томас колебался, но все же со звуком, напоминающим стон, прижался к одному из них лицом.
- Все время кажется, что это сон, и я вот-вот проснусь.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-18 22:50:09)

На мгновение Томас возблагодарил бога за то, что его лицо все еще остается склоненным. Кровь отхлынула от его щек, чтобы тут же вернуться вместе с ярким румянцем. Властные, уверенные движенья сестры зачаровывали его, и одновременно вселяли смятение.

... За время, прошедшее с дня их расставания, все, происходившее в темных покоях Аллердейл-холла стало казаться молодому человеку почти что сном, призраком, посещавшим его в особо темные ночи. Он помнил о них, как помнил о существованьи родителей, как о самом поместье, картинами, но не чувствами - и потому теперь внезапно открывшаяся, готовая вырваться, как из савана, из скорбных теней красота сестры заставила его понять, что разлука сыграла с ним слишком дурную шутку.
Он понимал, что женщина рядом с ним - родная ему по крови. Но тело, молодое и сильное тело отреагировало на такую близость совсем не так, как это возможно было для благородного джентльмена, только что спасшего ее из губительного узилища.

Бросив стремительный, какой-то воровской взгляд на ее отражение в зеркале, Томас Шарп сделал шаг назад. Углы его губ дрогнули в подобии прежней улыбки, но она тут же исчезла, растаяла, как будто жар его щек растопил, сжег ее, словно беспечного мотылька, привлеченного яркой лампой.
Рука молодого человека попыталась соскользнуть с плеча женщины, но пуговицы на рукаве зацепились за ее темные волосы, и он вынужден был остановиться.
- О, прости, Люсиль,- едва слышно пробормотал он, пытаясь освободиться из этих пут, сам ощущая себя попавшим в невидимую паутину.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-19 00:21:09)

При этих словах молодой человек задохнулся. О чем... о чем она говорит? С другой кем? У него нет другой сестры. Или же... или же она имеет в виду что-то другое?

... За время, проведенное в частной школе, а затем у своей тетушки Флоренс, Томас Шарп изменился не только внутренне, но и внешне. О нет, он не был похож на атлетичных и деловых молодых людей, что наводнили улицы Лондона, выходцев их Сити; скорее уж его внешности было место в начале века, когда идеалом был сумрачный Байрон или страдающий любовник Шарлотты*. Но мир так устроен, что среди сотен девиц, копящих себе приданое и рассуждающих в детстве перед своей куклой о том, как и чем ей жить с мужем, найдется десяток, которых загадочный взгляд незнакомца пленяет более, нежели щедрые посулы сорокалетних холостяков, особенно, ежели тот сопровождается нежной улыбкой, приятной внешностью, врожденной светскостью тона, и умением танцевать так, что в ритме вальса весь окружающий мир исчезает в сиянии ясных голубых глаз. Одним словом, у баронета не было недостатка в увлечениях, но среди них, слава богу, не возникло ни одного сколько-нибудь серьезного. Беглые объятия на балу, украденный поцелуй во время игры в крикет - собственно все, чем мог похвастаться герой, которому едва минул двадцать один год,- во всяком случае в том, что касалось женщин его круга.
Об остальных: горничных, модистках, или же попросту обитательницах публичных домов, посещаемых молодыми людьми его возраста, то все это не стоило даже воспоминания.

- Я...- он едва нашел силы заговорить, прижимая руку к груди и неровно дыша, убеждая себя, что все сказанное - только плод разошедшегося воображения. Они - брат и сестра, они едва воссоединились, и, конечно же, было безумием, злом ожидать и желать чего-то на йоту иного, чем целомудренная, полная любви и заботы привязанность со стороны Люсиль.
Он сильно вздохнул, набирая в грудь воздуха, а затем выпрямился и ответил, придавая и взгляду и речи спокойствие:

- В целом большом мире, кроме тебя, у меня нет никого, Люсиль. Запомни, пожалуйста: нет никого.

* Вертер

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-19 13:55:16)

Эти вопросы, задаваемые один за другим, сыплющиеся, словно монеты из прорванного чулка Скруджа, сбивали с толку, водворяли хаос в его и без того далекой от мира и покоя душе. Значит... ему все почудилось? О, он ожидал, он практически чувствовал, как следующим движением Люсиль вскидывает ему на плечи свои чудные белые руки; ее глаза наполняются тьмой, а прохладные губы, приблизившись, говорят: "Поцелуй меня".
Она этого не сделала.
Она поступила в сто тысяч раз хуже.

В глазах Томаса отразился страх, когда руки сестры притянули и положили его ладонь прямо на ее грудь, на влажную кожу, прямо в вырез полурасстегнутого пальто. В памяти промелькнул образ какого-то то ли святого, то ли исправившегося грешника, которого подвергли подобному же искушению. Но то были великие люди, деяния их сохранились в веках - а он лишь обычный смертный, точимый преступным желанием.
И все-таки он сопротивлялся. Пытался представить, что это не его рука, что она неподвижна, бесчувственна, что это всего лишь кусок бренной плоти, который когда-нибудь просто иссохнет, превратиться в гниющий в могиле скелет.
Но воображение подводило, сворачивало не в ту сторону. Теплая, мягкая тяжесть двух женственных полукружий, дрогнувших под его рукой, заставила тело молодого человека мгновенно покрыться горячим потом. Его рука дрогнула, смещаясь слегка в сторону...
И тут же он отшатнулся, резко подался назад.

- Люсиль, я...- о чем она спрашивала, кажется, что-то про Аллердейл-холл.- Нет, я не знаю... я снесся с правительством графства,- сделав тяжелый вдох, он попытался собрать воедино все мысли, заслониться от видения обнаженной груди, которую жадно ласкали его пальцы и неутомимые губы.- Наш дом... не разрушен, мы можем вернуться... что же касается денег... наследство, которое передала мне тетушка Фло... Люсиль, пощади, дай мне одну минуту!
Задыхаясь, он стремительно сделал еще пару шагов назад и метнулся к окну, где прижался пылающим лбом к стеклу, с наслаждением чувствуя, как побежали по коже холодные капли.

Все что попросишь...
Но как можно попросить о таком? Она его сестра, сестра, она - одной с ним крови, черт побери! Она наверняка забыла. Прошло столько лет. А если и помнить - разве уместно напоминать о таком? Особенно теперь.

Порывисто обернувшись, Томас обхватил руками стоящую за спиной женщину. Широко, по-братски, почти что по-детски. Бросился в объятия милой Люсиль с молчаливой мольбой, слова которой были бы слишком постыдны, сожгли бы горло, испепелили и самый язык. Она ведь всегда спасала его, укрывала от боли, спасала от страха; кому, как не ей, вернуть ему мир и покой, когда все закончилось, нынче, теперь.
Они ведь свободны. Они снова вместе.

На несколько мгновений они застыли, неподвижно, как две сшибшиеся волны - момент равновесия, когда наступает хрупкое равновесие, и кажется, что две равновеликие силы растратят себя друг в друге, разобьются, сольются, подарят застывшему морю штиль. И это почти получилось, почти что произошло; сорвалось из-за единственного пустяка, столь незначительного, как для волны мелкий камень или плеснувший хвостом кувыркающийся дельфин.
На ней больше не было пальто.

Молодой человек отступил, глядя на женщину, и глаза его были непроницаемым и спокойными. В них был не вызов, а сдержанное ожидание, прямое, как протянутый нож, направленный в собственное горло.
- Поцелуй меня.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-19 21:38:42)