На сегодняшний день у Клинта Бартона нет планов. Яснее всего он осознает это, когда с трудом открывает глаза под звуки телефонной трели. Остатки сна слетают, стоит Клинту понять, что звонит брат. Никто, кроме него, не знает этот номер. Но все же от Чарльза Бернарда Бартона, не слишком-то отягощенного родственными чувствами, особенно теперь, когда они с Соколиным глазом находятся по разные стороны баррикад, Клинт звонка не ждет. По крайней мере он до последнего надеется, что это ошибка или случайность, ведь Барни мог связаться с ним лишь в самом крайнем случае из всех возможных. Тем не менее, это был именно брат, его хрипловатый голос Клинт узнает из всех. И Барни, несмотря на свою гордость и тягу к независимости, которые, видимо, были семейным проклятием Бартонов, остро нуждается в своем младшем брате.
Соколиный глаз вмиг теряет рассудительность. Здравый смысл покидает его с первым приступом жесткого кашля, доносящегося из динамика телефона. Барни попал в беду. Все остальное меркнет по сравнению с этим. Каким бы ни был брат, Клинт все равно любил его и не мог оставить на произвол судьбы, пусть даже попытка вытащить его из передряги и скорее всего закончится плачевно. Из головы вылетает все, в том числе и желание предупредить Локи. Но Клинт в таком положении, когда любая лишняя минута может стать роковой для Барни.
Цель найдена. Он не видит никого вокруг и сосредотачивается исключительно на поиске места, не замечая хода времени и проносящихся пейзажей. Наконец, ему удается отыскать укрытие, в котором он находит брата. Прежде, правда, приходится знатно испачкать руки в крови, чтобы подобраться к нему и освободить. Барни выглядит неважно, впереди простираются лишь леса Пенсильвании. Клинт задумчиво поддевает языком чуть шатающийся от меткого удара зуб и смотрит на брата. Как правило, он не спрашивает, что произошло и как Барни попал в переплет. Знает, что правдивого ответа все равно не получит. Но отчего-то старший брат решает невовремя позаботиться о благополучии младшего и, пока они добираются до дороги, интересуется, когда это Клинт успел обзавестись настолько впечатляющей для человека, пусть даже и натренированного, реакцией. Решив оставить этот вопрос без ответа, Соколиный глаз слишком поздно понимает,  насколько напрасен был этот поступок. Они дерутся прямо в этом чертовом лесу. Барни со всей силы толкает Клинта в дерево так, что у того звенит в ушах. По виску течет горячая кровь, и Клинт совершенно перестает себя контролировать и валит брата на землю.
До дороги они добираются молча. Оба избегают смотреть друг на друга, оба чересчур горды, чтобы просить прощения и признавать ошибки. На прощание Барни все же предлагает Клинту звонить в случае чего и от души хлопает его по плечу. Как раз по тому месту, где наливается огромный синяк. Соколиный глаз морщится и выдыхает, чувствуя, как ноют ребра.
Он возвращается домой поздно, однако все еще не застает Локи. Это несколько удивляет, но в чем-то даже немного радует. Возможно, даже удастся избежать объяснений. Локи ведь наверняка будет недоволен самовольной отлучкой своего Сокола. Отстояв минут пятнадцать под контрастным душем, Клинт камнем падает в постель. Говорят, во сне все заживает гораздо быстрее.
Будет повод проверить.

У Бартона есть несколько причин не посвещать в это дело своего бога. Нежелание быть поднятым на смех из-за слепой любви к брату и отсутствие хладнокровия, когда речь заходит о единственном оставшимся в живых родственнике соседствует с еще до конца не оформившимся страхом за жизнь Барни, которую слишком легко отнять, если ты - божество, недовольное слугой, что уделяет много времени другому. Непозволительно много. В любом случае, это известие Клинт не хочет сообщать как можно дольше, несмотря на то, что ему неприятна сама мысль о тайнах от Локи. Ведь он поклялся в верности, а разве может истинно верный слуга хранить секреты от своего господина? Разве может основываться на этом удовлетворяющее обе стороны сотрудничество? Противоречия обуревают Клинта, не дают уснуть, но и забывшись, он не находит покоя.
Бартону снится, что он бежит по заснеженному полю. Что-то гонит его к темному лесу, что-то не велит ему оглядываться. Он увеличивает скорость, но внутренний голос подсказывает ему, что все усилия бесполезны. "От судьбы не уйдешь", - бьют набатом слова в голове. И, проснувшись, Клинт смотрит в зеленые глаза своей судьбы в полутьме.
- Любых извинений будет недостаточно для искупления моей вины, - отрывисто произносит Клинт, чуть двинув головой. Он не пытается вырваться, зная, что в этом случае пострадают волосы, но хочет хотя бы занять такое положение, чтобы не так саднила ссадина на шее.
- Но я не буду оправдываться. Ты имеешь полное право наказать меня так, как сам того захочешь. Но только меня одного и никого больше, - Клинт сохраняет удивительное хладнокровие. Должно быть, потому что рядом нет брата. К тому же, Соколиного глаза не испугать болью и смертью. Как еще может наказать за легкомыслие бог? Что он может с ним сделать?
Да, сейчас он смотрит на ситуацию со стороны и винит себя в том, что не предупредил, не оставил весточки Локи. Но в тот момент он не мог ни о чем думать. Гордость не позволяет Клинту озвучить эти мысли, которые, как ему кажется, больше достойны эмоциональной девицы, нежели опытного профессионала.

Мысль о том, что происходит, настигает Клинта слишком поздно. Его подводит тяга ставить чужие приказы превыше собственных желаний. Как правило, именно это больше всего прельщает в нем нанимателей. Отсутствие любви к лишним вопросам, кроме того, значительно увеличивает награду, недаром говорят, что молчание - золото, а слова - серебро.
Бартон спохватывается только в тот момент, когда мягкая, но плотная ткань ложится на глаза, отрезая его даже от полуразмытых очертаний предметов, чуть подсвеченных тусклым лунным светом. Страх поднимается откуда-то из самой глубины души, заставляет Клинта бездумно дернуться, пытаясь вырваться из путов и сбросить повязку. Но веревки держат крепко, а узел на затылке неумолимо затягивается. Бархат едва ощущается, однако это всего лишь иллюзия. Стоит попытаться поднять веки, как ресницы оказываются в плену плотно прилегающей к векам ткани. Дыхание учащается, удерживать контроль над чувствами становится все труднее. Бартон сжимает ладони в кулаки, отчаянно желая, чтобы боль в побелевших костяшках пальцев отрезвила его, вернула здравый смысл, оставляющий его в момент, когда мир сузился до одного-единственного существа, чей голос ведет Клинта, подобно звезде, в поглотившей все вокруг беззвездной ночи.
- Развяжи меня, - Клинт напрягает мускулы в надежде если не разорвать путы, то хотя бы ослабить их, но те и не думают поддаваться. В глубине души Соколиный глаз с пугающей ясностью понимает, что против магии Локи он при всем желании пойти не может. Она намного сильнее, и это могущество повергает в трепет, а не вызывает ярость и негодование.
- Сними это, - голос Бартона едва заметно дрожит, когда он пытается сбросить повязку, сдвинуть ее, чтобы освободиться от этой вынужденной беспомощности. - Зачем ты так поступаешь со мной? Я не могу сосредоточиться. Я не могу думать.
Прикосновение. Клинта бросает в жар, а затем тотчас же по коже пробегает дрожь. Раньше он не представлял себе, что можно так ярко почувствовать. Тело на удивление послушно реагирует, и Соколиный глаз даже слегка приподнимается навстречу. Подсознательно он не хочет, чтобы Локи убирал руку, и старается как-то воспротивиться этому заранее, предотвратить.
- Я доверяю тебе намного больше, чем большинству тех, кого знаю. Ты знаешь обо мне практически все. Но если бы я помедлил сегодня, если бы... - он шумно выдыхает. - потратил хоть лишнюю минуту, я мог бы потерять дорогого мне человека. Я привык решать личные проблемы самостоятельно и не говорить о них никому. Тем более... начальству.

У Бартона есть причины опасаться гнева своего бога. Локи не единыжды демонстрировал ему свое недовольство непочтительным отношением, и Клинт не сомневается в том, что сокрытие правды о причинах внезапного побега будет рас ценено как неуважение. И повлечет за собой опасные последствия. Причем переживает Бартон не столько за себя, сколько за брата, которого, в отличие от Клинта, не защитит привнесенный обет.
Родственников не выбирают. Временами они с Барни терпеть друг друга не могут, но, несмотря ни на что, они остаются братьями. И эту последнюю ниточку, связывающую его со словом "семья", Клинт пока не готов разорвать. К тому же, неожиданность и невозможность предугадать дальнейшие действия бога, его действительно пугают. Однако довольно быстро, слушая Локи Клинт понимает, что права выбора у него нет. Его забрали вместе с подвижностью и зрением, поставив Бартона перед фактом. И если он не в силах ничего изменить, то к чему сопротивляться?
- Но если речь не идет об угрозе, то что же меня ждет? Для чего еще нужно обездвиживать и завязывать глаза, кроме как для причинения боли?
Бартон не впервые находится в подобном положении. Часто, когда он попадал в плен волею судеб, его связывали куда менее деликатно. Но Локи явно делал это с какой-то иной целью. Что же заставило его так поступить? Догадка осколком льда пронзает сознание: бог связал его, чтобы Бартон не смог ему помешать. Клинт пытается свести лопатки, снова вырывается, натягиваю тугие веревки, трясет головой. Ему даже кажется, он сумел немного сдвинуть ткань наверх.
- Только не молчи.
Больше всего он не хочет остаться один.

Становится очевидным, что то, что сейчас происходит, совершенно точно не подпадает под определение "наказание". Больше напоминает нечто вроде урока, на котором Локи предоставил Клинту все возможности как можно внимательнее прислушаться к собственным ощущениям, познать их истинную природу, ни на что не отвлекаясь. Даже повязку поправляет аккуратно, мягко надвигая ее ниже и закрывая обзор вовсе.
Сам страх потерять тщательно оберегаемую фантомную независимость слегка притупляется, должно быть, Соколиный глаз постепенно привыкает к своему новому положению. И желание освободиться медленно, но верно уступает дорогу совсем иному - жажде познания.
Шепот Локи, теплое дыхание на мочке уха, - все это Бартон слышит и осязает в сто, нет, в тысячу раз острее, и едва не вскрикивает, когда бог немного отстраняется. Клинт сжимает кулаки так, что короткие ногти врезаются в кожу, оставляя на ней розовеющие полумесяцы. Он не хочет отпускать Локи, не хочет представить даже минуты вдали от него. Бог стал наваждением, единственным лучом света в тьме, из которой Клинт не может выбраться, как бы отчаянно ни желал. Но так ли сильно желание? И не проще ли отдать себя в чужие руки, если теперь ты точно знаешь, что в них будешь чувствовать себя надежнее, чем в чьих-либо иных? Не проще ли отдаться всецело осознанию, что бороться нет смысла, когда счастье таится в покорности тому, кого выбрал сам Соколиный глаз?
- Я всегда презирал слабости и не позволял себе их демонстрировать. Как ты узнал об этой? Как ты понял, что я испытываю не только страх? Я сам рассказал тебе что-то в Нью-Йорке?
Он знает, что Локи подвластны чужие умы, знает, как легко прочитать чьи-то мысли, обладая соответствующими навыками. Но то, что сейчас происходит с Клинтом, для него самого в новинку. Он и представить себе не мог, что однажды будет чувствовать себя так спокойно, будучи крепко и умело связанным. Никогда не мог и помыслить, что это так займет его воображение и заставит переживать столь глубоко, чувствовать столь сильно. Должно быть, это пряталось слишком глубоко в сознании, поскольку прежде в подобном положении, Клинт не ощущал ничего подобного.
Раньше веревки и цепи, врезаясь в плоть, распаляли его, освобождали негодование гнев, заставляя бездумно сжимать зубами жесткий кляп. Но путы Локи оказывают совсем иное воздействие. Сдерживают. Успокаивают. Волнуют. И повязка, несмотря на то, сузила мир до пределов одной-единственной личности, позволяет сбросить с себя бремя ответственности и отдаться стихии чувств.

Клинт расслабляется, как бы парадоксально это ни звучало. Локи был прав. Впрочем, Локи всегда оказывался прав, давно следовало принять это за аксиому. Именно связанный и обездвиженный, лишенный даже шанса на то, чтобы самостоятельно освободиться, он чувствует, что предрассудки, навязанные обществом и самим собой оставляют его. То, что казалось извращенным, становится нормой, когда рядом Локи, ведь только Локи знает Клинта лучше, чем кто-либо. Даже лучше, чем он сам.
Веревки сдавливают тело, легкие прикосновения ласкают и дразнят. Возможно, это и есть блаженство, но Бартон понимает, что Локи может и хочет дать ему гораздо больше. Нужно только попросить. Наверное, это самое тяжелое - наступить на горло собственной гордости, признав, что низменные желания превыше высоких принципов, отвергнуть мораль и передать контроль в руки Локи. Тысячелетиями судьбой большинства людей распоряжались боги, так почему бы не доверить свою единственному божеству, которого всерьез волнуют заботы смертного?
- Не оставляй меня, - просит Клинт. Произнеси он это десятью минутами ранее, он бы уже себя ненавидел. Привязаться к кому-то так сильно - самая большая слабость. Страшнее только полюбить. Но он слышит приказ, узнает его даже в спокойном тоне Локи. Клинт узнает его везде, и ему не нужно ни повелительных ноток в голосе, ни повышения интонации к концу предложения. Тело живо откликается на поцелуй, где-то в глубине сердца нарастает жар, распространяясь ниже и ниже.
- Я готов отпустить себя, - Бартон разжимает кулаки, расслабляет пальцы и более не пытается сбросить свои путы. - Но только с тем условием, что я окажусь в твоих руках. Будь со мной. Сделай своим. Вот все, что мне нужно.

Клинт задумывается о том, что, в сущности, их с Локи жизненные ситуации являются зеркальным отражением, пускай и не совсем точным. Если его бог в течение долго времени находился в тени Тора, то Барни испытывал нечто подобное, когда хвалили его младшего братишку, когда выделяли того, кого он сам считал слабым и достойным защиты. Именно сейчас Клинту становится так важно то, что Локи понимает его положение, как никто другой.
Он послушно ложится там, куда ему велят, даже не пытаясь сопротивляться или сделать по-своему. Да, Бартон по-прежнему пребывает в неизвестности, но, возможно, так для него даже лучше? Он успел осознать, что вверить свою судьбу в руки того, кому доверяешь всецело, не так страшно, как кажется. Более того, это приносит спокойствие и удовлетворение.
Но все же ему хочется посмотреть, и Клинт приподнимает край повязки наверх, а затем стягивает ее всю. Узел так и остается неразвязанным за счет эластичности ткани. Пускай. Но Соколиный глаз не отстраняется. Он надеется, за эту маленькую дерзость его не ждет наказание. В полуночной тьме разглядеть возможно не так уж много, но Бартон замечает, как поблескивают глаза Локи, и ему, пожалуй, достаточно, потому что он прижимается к богу и осторожно касается губами его плеча.
- Если бы я не пришел, он бы пропал. Если бы он пропал, я тоже долго бы не протянул, - честно отвечает Бартон. - Мы с Барни плохо сходимся характерами, можем крупно ссориться, дело даже может дойти до драки. Но мы ни разу не бросали друг друга, когда речь заходила о реальной опасности. Так было до Щ.И.Т.а и в эпоху Щ.И.Т.а. У меня больше нет родственников. Он не оставил меня, когда можно было бежать из детского дома и не тащить на себе обузу в виде младшего брата. Мы с ним прошли смерть родителей, приют, цирк. Довольно много впечатлений для одного парнишки, но двоим справиться с этим грузом легче. Я точно знаю, он не обратится ко мне по пустякам, равно как и он понимает, что я не свяжусь с ним без веского повода. Я поступил опрометчиво, но я не мог медлить ни секунды. Ты сердишься?