Дверь за преувеличенно предупредительным проводником мягко задвинулась  и оставшийся в одиночестве Пуаро, наконец, смог позволить себе вздохнуть от облегчения. Пожалуй, все-таки не стоило расщедриваться на солидные чаевые за один только внесенный чемодан и увеличивать ставки за будущие мелкие услуги. Мисс Лемон, его незаменимая мисс Лемон наверняка назвала бы подобные траты пустыми и излишними и, разумеется, была бы права. С самого начала своего импровизированного отпуска он поддался искушению расточительства, как какой-нибудь разорившийся в пух и прах аристократ  голубых кровей – ведь, как известно, именно люди подобного сорта могли позволить себе всё, де-факто не имея права уже ни на что, и обычно без всяких последствий выходили сухими из воды.
Додумав не слишком упорядоченную (стыд и позор, стыд и позор, Пуаро!) мысль, детектив недовольно прижмурился. Даже отправляющийся уже на курорт поезд, даже проводник с бледным лицом и начищенными до блеска пуговицами на форменно тужурке, - обыденные, по-своему примитивные явления, которым было положено стать первыми провозвестниками  отдыха, напоминали  о работе. Ему казалось, что удалось отряхнуть с  ног метафорическую грязь: еженощно сталкиваясь с самыми разнообразными и подчас уродливыми проявлениями человеческой психологии, бельгиец не протестовал, пока те не начинали преследовать его, будучи уже погребенными в очередной папке успешно завершенного дела.  Но, в  таком случае, почему он все время продолжал прокручивать в голове воспоминание о взгляде высокого доктора, брошенном им напоследок на город? Тогда Пуаро сумел различить в нем только веселое озорство, без сомнения присущее пышущей силой и самоуверенностью молодости. Теперь же в его воспоминаниях мужчина отчего-то казался  чересчур взвинченным и не слишком-то счастливым.
Он не стал проверять, как устроен багаж; в конце концов, чемодан Пуаро укладывал самостоятельно и был абсолютно уверен, что тот понадобится лишь в случае крайней необходимости, а небольшая дорожная сумка со всем необходимым  покоилась на инкрустированной красным деревом полке у окна. Обстановка купе выглядела удовлетворительно, хотя, разумеется не претендовала на захватывающую дух роскошь «Восточного» или королевского «Голубого экспресса» - вообще любого известного ему поезда экстра-класса. Одобрительный взгляд бельгийца основательно прошелся по мягкой обивке сиденья настолько широкого, насколько требовалось, чтобы при желании выспаться на неделю вперед; отметил безукоризненную чистоту всевозможных полок и встроенных шкафчиков: вот здесь он сможет оставить бритвенный прибор и щипцы для усов, а там – оставить припасенный для борьбы со скукой томик  шекспировских трагедий. Гастингс, который только притворялся безобидным рубахой-парнем, а на деле скрывал под налетом наивной глуповатости весьма язвительную натуру, не раз напрямую указывал ему на якобы неточное цитирование одного из величайших английских классиков в разговорах; и теперь, детектив намеревался, вооружившись собственным изданием, проверить свои знания и при первой же возможности победоносно указать старому другу на его легкомысленное пренебрежение безупречной эрудицией Эркюля Пуаро.
И все таки насколько бы ни соблазнительной казалась мысль отставить все прочие дела в сторону (ведь помилуй Господь, у него в запасе столько свободного времени), чтобы  немедленно приступить к штудированию «Кориолана», бельгиец сдержался и, рассеянно взглянув на бодро мелькающий за окном пейзаж пригородной окраины, вытащил из дорожной сумки небольшую одежную щетку и флакон патентованного пятновыводителя. На то, чтобы привести в порядок любимый пиджак и в изнурительном бою уничтожить невесть когда и как поставленную на правое предплечье отвратительно пахнущую мазутом кляксу, а затем ознакомиться с убранством общих вагонов до вошедшего в привычку традиционного английского чая у него оставалось жалких два часа.
Merdre, ведь он был так осторожен! 

***
Спустя ровно тридцать девять минут с момента обнаружения досадной помехи, дверь в восьмое купе торжественно открылась, чтобы явить миру обновленного, гордо выпрямившегося и сияющего безупречной элегантностью костюма Эркюля Пуаро. К сожалению,  оценить великолепие момента  было попросту некому: коридор вагона был фактически пуст, исключая вытянувшуюся по струнке фигуру проводника рядом с открытой дверью ближайшего к выходу в хвостовую часть поезда купе. Вопросительно подняв брови, бельгиец  смог  уловить обрывки беседы, отдающей неприятным душком скандала. Тихому, перенасыщенному успокаивающими нотками, голосу проводника вторило, а чаще попросту перекрывало любые возражения басовитое ворчание, порой перескакивающее на высокие визгливые нотки, так что определить сразу, принадлежал ли второй голос раздраженной женщине или экзальтированному мужчине, было невозможно.  Появление Пуаро, впрочем, не осталось совсем уж незамеченным. Бледнее, чем обычно, проводник бросил на него беспомощный взгляд и, отвернувшись, вновь что-то забормотал, еще тише, чем раньше, явно уговаривая не поднимать шума. Приложенные усилия, наконец, увенчались успехом: дверь в купе бесцеремонно захлопнулась прямо перед носом потрепанного взбучкой мужчины, и тот направился к детективу с нарочито безучастным выражением лица. Подойдя к Пуаро, проводник малость поколебался, неопределенно и почти беспомощно махнул рукой, но все же осторожно пояснил:
- Одной из пассажирок, миссис Чандлер, показалось… я совершенно уверен в этом, показалось, будто ее минеральная вода отдает горчинкой. Но, помилуйте, мсье, компания закупает ее бутылках у одних и тех же проверенных поставщиков много лет и за все время не получила ни одной сколько-нибудь достоверной жалобы! А ее совершенно ничего не устраивает ровно с момента проверки билетов, у меня почти не остается времени для других. Впрочем, - очевидно вспомнив, что жалуется на одного пассажира другому, проводник откашлялся и перешел на официальный служебный тон, - могу ли я чем-то помочь?
- Безусловно, - ничуть не протестовавший во время разговора Пуаро расцвел ободряющей улыбкой, подпустив крохотную смешинку к уголкам глаз. – Я, пожалуй, рискну. Будьте добры, оставьте в моем купе маленькую бутылку «Перье». 

***
Секция отдыха, безусловно, стоила того, чтобы воздать должное свежим газетам и напиткам в пропитанной легким сигаретным дымом тишине. Компания  собралась постепенно и  исключительно мужская: помимо уже мельком виденных попутчиков, число примечательных персонажей пополнила новая представительная фигура. Однако шанса узнать хоть кого-либо из соседей немного лучше пока не представилось: все, будто заключив негласный пакт о временном ненападении, ограничились перебрасыванием редкими дежурными фразами о погоде и благополучном начале путешествия. Совершенно разнежившийся в  кресле Пуаро поначалу всерьез  опасался, что генерал Хэммет вот-вот откроет рот и нарушит хрупкую атмосферу неуместно длинной историей о прежних славных деньках, как это было бы свойственно большинству его сослуживцев в отставке,  но старик упорно молчал и даже не поднимал глаз, когда кто-то рядом совершал неосторожно резкое движение.  Прекрасно, просто прекрасно. Вокруг царил именно тот покой, которого так не хватало в Лондоне.
Поэтому, когда на пороге временного обиталища возникла фигура дежурного официанта с сообщением, что желающие могут присоединиться к чайной церемонии в вагоне-ресторане, бельгиец лениво  моргнул и посмотрел на газетный лист, который по-прежнему сжимал в руках: оказывается, он попросту задремал и не прочел ни единой строчки в светской колонке. Кресла вокруг уже опустели: британцы невероятно крепко цеплялись за пристрастие к обычаям предков и пропустить по сути незначительный на фоне предстоящего ужина, но столь важный прием пищи, никак не могли. В любом случае, ему тоже стоило присоединиться к уже ушедшим; великолепный обед собственного приготовления был съеден удручающе давно, и его  estomac уже слабо напоминал сосущим под ложечкой ощущением.
Пуаро поднялся на ноги и с тихим кряхтением прошествовал в наполовину заполненный вагон-ресторан. Право же, для благоприятного курортного сезона пассажиров в поезде было довольно немного.