Чарльз знал, что за ним придут. Он знал это так твердо, что иногда хотелось, чтобы этот момент наступил поскорее, потому что часы ожидания превращались в дни, дни - в месяцы, а месяцы - в годы. Это здорово нервировало и, если бы не книги, он бы, наверное, сошел с ума и пошел сдаваться сам. Тем не менее, надо отдать должное его самообладанию, да и книги здорово помогали справляться со всем этим. Увы, в то же время они раскрывали глаза и ты уже не мог смотреть на все, что происходило, так восторженно, как и прежде. Эти стены-экраны, полная замена живого общения картинками, смерть театра, искусства, поэзии, прозы, мишура и пыль, которую не просто бросали в глаза, но старательно, просто с извращенным удовольствием, втирали в роговицу, запихивали в уши и рот. Уже невозможно было воспринимать это как данность. Мозг отторгал все то, что так навязывали, заставляли принимать, но самое ужасное было в том, что ты ни с кем не мог этим поделиться. Чарльз каждый раз умирал, когда видел очередного старого друга отчима, который был лишен острого ума и стал идеальным членом идеального общества.
Наверное, Ксавье удавалось так долго скрываться только потому, что особняк его отчима находился в очень фешенебельном районе, а сам отчим был человеком уважаемым и почитаемым. Да что там... он был автором многих законопроектов, призывающим запретить любые печатные издания. Кто же знал, что его пасынок держит в доме столько запрещенной литературы, что хватило бы на парочку библиотек. Впрочем, библиотеки тоже были упразднены за ненадобностью. Зачем нужны библиотеки, если читать нечего.
Чарльз не знал, кто именно отправил сигнал пожарным, да его это и не слишком волновало. Он понимал, что долгому томительному ожиданию наконец пришел конец, а еще он осознавал, что совсем скоро будет уничтожено то единственное, что может спасти человечество, как бы пафосно это ни звучало. Скоро вся мудрость, заточенная в книги, вся жизнь, которая их наполняет, обратится в пепел. И от этого сердце Ксавье болезненно сжималось, как в самый жестокий приступ стенокардии. Ему так хотелось верить в лучшее, но Чарли не был глупцом, хотя, возможно, можно было назвать совершеннейшей глупостью его решение.
Пожарные уже готовились приступить к выполнению своей работы. Сколько у них там положено тратить времени на то, чтобы собрать в кучу все запрещенное и поджечь? Три минуты? О, у Чарли они провозятся значительно дольше. Ксавье прижал к груди книгу и пробежался по коридору до кабинета, успев как раз до того момента, когда начали вышибать дверь, хотя она и не была заперта. Возможно, его увидели, но кого это уже теперь интересует. По лестнице прогрохотали чьи-то сапоги, но один из пожарных явно задержался в коридоре.
Чарли не успел захлопнуть дверь и, хотя от парадного входа его и не было видно, зато могло быть прекрасно слышно. Какая в сущности разница уже, если скоро тут везде будет бушевать пламя.
- Речами, полными огня, улыбкой в жаркой благостыни, взываю, уврачуй меня и в сердце заточи отныне! Люби всей сутью!* - декламация получилась не очень громкой, зато выразительной. Чарли не хотелось, чтобы кто-то еще, кроме этого пожарного, услышал. Он закрыл томик и бережно, почти невесомо, погладил его кончиками пальцев. - Джон Китс. Выдающийся поэт. Говорят, что жизнь его угасла от газетной статьи. Нападки критики были слишком агрессивными, что и подорвало здоровье поэта. Это был очень давно, в тысяча восемьсот двадцать первом году. А теперь мы лишены даже возможности оценить его стихи. Вам не кажется, что это нечестно?
Чарльз не знал, почему он обращается к этому пожарному, к человеку, который хочет уничтожить своими же руками бесценную коллекцию книг. Сейчас, когда остальные пожарные отпирали все тайники в доме и выискивали все то, что отправится в огонь первым, Ксавье мог себе позволить последние мгновения провести так, как ему хочется. Он развернулся лицом к книжному шкафу и глубоко вдохнул - книжная пыль имела очень характерный запах, ее ни с чем нельзя спутать. Одну руку Чарльз держал в кармане, крепко сжимая в пальцах зажигалку.
- Уходите, тут скоро станет очень жарко. Верно?

*Джон Китс, Стансы. Перевод О.Кольцовой

Определенно, эта комната произвела на пожарного определенное впечатление. Каким оно было? Его передернуло от отвращения к такому наглому преступлению закона? Он удивился, как можно было скрывать столько книг так долго? Или, быть может, в его душе зажегся огонек сомнения? Что, если все, что он делает, совершенно неправильно? Что, если надо поступать иначе? Чарльз тогда бы мог сказать, что зароненное в душу человека зерно сомнения, могло бы дать богатые всходы. Конечно, кто-то отбросит мысль о возможном изменении привычного уклада вещей, как невозможную и попросту кощунственную, но кто-то задумается и, может быть, в будущем придет к правильным выводам. Только вот Чарльз уже никогда не сможет эти выводы оценить, потому что для себя он уже все решил.
- Не будете? Отчего же, мистер... Простите, не знаю вашего имени? - Чарльз говорил мягко, но в то же время в каждом его слове чувствовалась сила. Наверное, это ощущалось на уровне чувств и эмоций - он не стал бы бросать слова на ветер, его речь не походила ни на один из монологов "родственников", половину фраз которых невозможно было разобрать из-за слишком громкого звука. Нет, Чарльз говорил тихо и четко, но в то же время он ни на чем не настаивал, позволяя пожарному самом делать выводы из каждой сказанной фразы. То, что он вообще заговорил с ним, уже вселяло какую-то надежду, пусть и очень призрачную. - Мы сегодня совсем перестали анализировать услышанное, просто пропускаем через себя информацию, а ничего не задерживается вот тут...
Ксавье постучал себя пальцем по виску, разворачиваясь спиной к мужчине и усаживаясь на край стола. В комнате ощутимо запахло бензином - сверху по стене потекла струйка остро пахнущей жидкости - сверху пожарные уже заливали что-то, чтобы поджечь через несколько минут. Что же, так будет даже проще.
- Вы правы. Все кончено. Только конец наступил гораздо раньше. Еще до того, как вы получили этот вызов, - Чарли грустно улыбается, не отводя от пожарного взгляд. Он ведь не может не понимать, насколько прав Ксавье. Любой человек где-то в глубине души это понимает, иначе это уже не человек, а просто кучка атомов и молекул, просто кучка пепла, в которую скоро превратятся все эти книги. - Все закончилось в тот момент, когда книги были признаны разрушителями благополучия, когда не только чтение, но и хранение литературы оказалось вне закона. Неужели, вы не ощущает, что и для вас все может закончится так же? Я не верю. Не верю.
Если раньше струйки были единичными, то сейчас они начали сливаться в куда большие, запах все усиливался, а Чарльз продолжал держать руку в кармане, с усилием сжимая зажигалку, словно она могла защитить его от царящего вокруг зла. В какой-то степени она действительно была тем, что сможет избавить его от необходимости видеть, как погибают его верные друзья.
Интересно, что будет делать этот пожарный? Попытается силой вывести Чарльза из дома, чтобы передать в руки полиции? Или побрезгует и станет издали угрожать и требовать подчиниться? В любом случае, щелкнуть зажигалкой Ксавье всегда успеет, а сейчас... Сейчас ему было действительно интересно, ведь раньше он, на свое счастье, никогда не сталкивался с пожарными. Ему был интересен этот человек и причина крылась совсем не в том, что Чарли пытался безуспешно оттянуть последнее мгновение своей жизни.
- Вспомните, сколько раз за последнее время вы говорили с близкими по душам в тишине? Искренне сопереживали ближнему? Когда в последний раз вы задумывались о смысле своего существования?

Чарльзу повезло, что полицейские или слишком запаздывали, или были очень заняты, чтобы тратить свое драгоценное время на какого-то любителя книг, скрывающего у себя дома целую библиотеку. По своим каналам, а точнее по их остаткам, ему удалось выяснить, что типографию, на которую такие, как Чарльз, возлагали большие надежды, обнаружили. Неужели среди них был предатель, который и подставил всех? Ксавье очень хотелось надеяться, что дело тут совсем в другом.
Определенно, полицейские вели бы себя совсем иначе, Чарльз бы уже точно ехал в тюрьму, а то и в сумасшедший дом, смотря какое было бы настроение у доблестных защитников мирных жителей. Этот же пожарный выглядел так, будто его ударили мешком с песком по голове, довольно комично, если не учитывать обстоятельства их встречи. Да, пожалуй, Чарльз смог бы поговорить с ним совершенно нормально, возможно, ему даже удалось бы повлиять на этого человека, заставить задуматься. Увы, сейчас было слишком поздно.
- Мистер Леншерр, - Чарльз намеренно игнорировал звание пожарного, считая, что так наделяет его какими-то индивидуальными чертами, а не ограничивается скупым официальным заявлением. - В этих книгах намного меньше безумия, чем в нашей жизни, которую и жизнью нельзя назвать. Сплошь сумасшедший бег, часто по встречной полосе, и лобовое столкновение люди считают подарком судьбы. Нет, вы не спасает меня, а обрекаете на существование в крайне ограниченном мире.
К запаху бензина стал примешиваться запах гари - сомнений быть не могло, пожарные выполняли свою работу. Ксавье зажмурился, прислушиваясь к пока почти не слышному треску, который предвещал начало большого пожара, а потом извлек из кармана зажигалку. У него не было времени ждать приезда полиции, ведь тогда его действительно вполне могли вытащить из дома силой. Чарльз не мог позволить себе попасть в психушку, это было действительно намного хуже, чем смерть, даже такая нелицеприятная, какую он себе выбрал.
- Думаю, вам стоит уйти, мистер Леншерр. Я уверен, что ваш костюм выдержит такой перепад температур, но давайте не будем рисковать, - улыбка получилась довольно грустной. В конце концов, он не должен подвергать такой опасности пожарного, ведь тот, если и был в чем-то виноват, так это в том, что не желал видеть очевидного, был так же слеп, как и остальные люди. - Думаю, бессмысленно просить вас спасти хотя бы какую-то книгу? Библию... Это едва ли не последнее оставшееся издание. Или Шекспира, его сонеты. Фауста? Нет...

Чарльз находился в какой-то прострации, отказываясь принимать события такими, какими они разворачивались прямо на его глазах. Он представлял, словно бы уже чиркнул зажигалкой, пламя охватило его и опалило волосы, ресницы, окутало всю фигуру, заставило забыться в боли и удовлетворении. Он представлял, что видит все то, чего не должно было произойти, что это просто игра его воображения, порожденная затухающим сознанием. Ксавье послушно отдал зажигалку, последовал за пожарным, а потом просто стоял и смотрел, как пламя пожирает его дом, его книги, все его прошлое, настоящее и, как он сам считал, будущее. Было ли ему больно? Пожалуй, это нельзя назвать болью в том самом смысле слова, которое подразумевается в данном контексте. Чарльз чувствовал себя опустошенным, словно кто-то вытащил из него все то, что Ксавье копил в себе долгие годы. Он так серьезно настроился на то, что уйдет, что был совершенно сбит с толку и не сопротивлялся.
Пожарный, вне всякого сомнения, считал его сумасшедшим. Это была вполне естественная реакция на поступок, который Чарльз собирался совершить. Только вот этому высокому статному мужчине было совершенно невдомек, что мотивы, которые двигали "сумасшедшим" были куда глубже, чем могло показаться. Чарли не боялся провести остаток жизни в лечебнице или в тюрьме, он боялся собственной деградации там. Он боялся собственных слабостей, да и совершенно невыносимо было смотреть, как уничтожается такое количество книг, в которых содержались знания, накопленные многими поколениями. Как-то даже не верилось, что люди могут с такой легкостью уничтожать бесценные образчики мировой классики, безжалостно предавая их огню, сжигая до тла, будто это не книги, а опасная чума, распространяющаяся с молниеносной скоростью.
Чарльз решил, что пожарный предпочел не рисковать и не оставлять такого опасного преступника на улице до прибытия полиции, а потому сам лично собирается доставить его в участок или лечебницу. По правда говоря, Ксавье было совершенно все равно, куда его везут, он, кажется, потерял интерес к происходящему и только невидяще таращился перед собой, даже и не думая сопротивляться, когда Леншерр усаживал его в такси. Словно сквозь пелену до Чарльза донесся адрес и он отстраненно подумал о том, что это не адрес полицейского участка, и лечебница находится совсем в другом месте. Конечно, это могла быть особая больница, местоположение которой засекречено (среди его знакомых и такие слухи ходили), но верилось с трудом.
Он поворачивается голову к пожарному лишь спустя вечность и отмечает, что смутное шестое чувство в этот раз не подвело - мужчина красив, а еще в нем читается, как бы сказали раньше, "порода". Таких в прошлом ждала бы слава, почет и уважение. Такого человека легко представить в большой гостиной в кресле у камина, обязательно с книгой в руках. Чарльз рассеянно улыбается, отмечая, что его собственная фантазия была злой иронией, ведь мистер Леншерр уничтожает то, чего боится и не понимает.
- Только одна, - зачем-то отвечает он, хотя язык не слушается, а губы противно склеились, так что приходится буквально выталкивать из себя слова. Ксавье склоняет голову на бок и его взгляд становится "невидящим", словно он смотрит куда-то сквозь собеседника, не замечая его. - Вы боитесь меня, мистер Леншерр?
Такси набирает скорость, это немного отрезвляет, потому что Чарльз принимается лихорадочно шарить ладонью рядом с собой, чтобы схватиться хоть за что-то - скорость его пугает, хотя вряд ли человек, несколько минут назад желающий совершить самоубийство, будет бояться быстрой езды.

Чарльз улыбается. Ему хочется верить, что его улыбка не похожа на улыбку сумасшедшего, каким его, вне всякого сомнения, и считает брандмейстер (Ксавье не нравится это слово, оно будто извивается на языке и жжется, даже если произносить его про себя). Неизвестно, почему Чарльза вообще волнует то, что подумает о нем этот человек, но слишком уж странными кажутся обстоятельства их знакомства. Такого не должно было произойти, не в этом мире, собранном из огнеупорных материалов, склеенных сумасшедшими скоростями. Чарльз был не из этого мира. Его домом были пыльные библиотеки, насквозь пропахшие типографской краской комнаты, полные шуршащих страниц. Это был его личный рай, недоступный никому другому. Ему так хотелось рассказать обо всем хоть кому-нибудь, позволить словам просто литься, не задумываясь о последствиях, но Чарльз слишком уж часто в последнее время о них не думал. Нужно было распланировать все получше, тщательно выверить каждое свое движение, но... кто же знал, что к нему придет кто-то вроде Леншерра. Этот шанс равнялся одному к сотне тысяч. Что Ксавье такого сделал в жизни, что ему выпал этот шанс? Где тут подвох?
Он не говорит о том, что не заслуживает жалости, как и о том, что ему самому невыносимо жалко людей, которые не способны воспринимать книгу, как нечто удивительное, а не как прямую угрозу. Это не самый правильный разговор в такси, хотя вряд ли в этом мире он хоть когда-то станет правильным.
Место, куда они направляются. Это оказался не полицейский участок и не психушка, да и на секретную лабораторию тоже не очень похоже. Обычный дом. Из тех, что строят сейчас в немыслимых количествах, чтобы всем было удобно, но которые похожи друг на друга, как и люди, которые в них живут.
- Спасибо, - даже сам Чарльз не знает, за что он благодарит Леншерра. Наверное, за все сразу, хотя в его словах нет ни раболепия, ни попранной гордости, ничего такого, что могло бы говорить о враждебности. Он сам не понимает, что чувствует сейчас. Горе? Разочарование? Счастье, что все обошлось? Скорее Чарльз растерян и напуган, как человек, который составил четкий план, решился на нечто такое, что изменит всю его жизнь, а потом все планы рухнули, словно карточный домик, и он остался ни с чем. Ксавье не знал, что ему делать, как вести себя, что говорить и нужно ли вообще говорить хоть что-то. Он хотел, чтобы его направили, но в то же время не понимал истинных мотивов Леншерра, что ставило в тупик.
Дом был очень похож на те, что стояли рядом, но в то же время немного отличался от них - аскетичность, минимум вещей и тишина. На сколько Чарльз знал, многие жители не отключали "родственников" даже когда уходили, а тут было непривычно для такого дома тихо. Он готов был поблагодарить пожарного еще раз, потому что ор десятка людей на максимальной громкости выбил бы его из колеи надолго, но теперь есть возможность собрать свои мысли и попытаться разобраться в них. Видимо, это нужно не только Чарльзу, потому что брандмейстер Леншерр выглядит так, словно его опустили в чан с ледяной водой и теперь он пытается одновременно не утонуть, не замерзнуть и не сойти с ума.
- Ванная, да... Спасибо, - Ксавье идет в указанном направлении и открывает кран с горячей водой, подставляя под тугую струю руки, но держит их там всего несколько секунд, ровно до того момента, как кожа становится ярко-красной от кипятка. Вытирается, закрывает воду и вновь возвращается в комнату, замирая у двери и расстерянно глядя перед собой. Кажется, до Чарльза только сейчас в полной мере начинает доходить, что именно произошло.
Он в доме пожарного, который спас его от смерти, которой Ксавье сам желал. Они оба нарушают закон. И оба не знают, почему.
- Мистер Леншерр.

Отредактировано Charles Xavier (2014-12-11 20:50:00)

Чарльзу непонятны мотивы этого человека и он бы слукавил, если бы сказал, что ему совершенно не интересно. Определенно, то, что заставило брандмейстера так поступить, скрывалось гораздо глубже, чем обыкновенная жалость. Скорей всего, Чарльз оказался тем самым фактором, заставившим лавину накопившихся чувств, сдвинуться, а дальше она понесется сама, набирая сумасшедшую скорость и либо погребет под собой личность Леншерра, либо возвысит его. В случае второго варианта развития событий, исход будет более чем печальный. Ксавье не питал иллюзий относительно того, что сможет стать для пожарного тем человеком, который поможет ему справиться с новыми открытиями и знаниями, если тот захочет их принять, вероятнее всего, для Чарльза исход будет еще более печальным, но ведь это, по сути, не так уж и важно. Главное, бросить зерно, если почва благодатная, то оно укоренится в чужой душе и всходы будут обильны, если нет... то все это просто пустая трата времени.
Пожарный злится, но сейчас Ксавье не может себе позволить отвести взгляд. Он жадно всматривается в лицо человека, который изо дня в день хладнокровно уничтожал книги, сжигал дотла то единственное, что еще могло спасти человечество, пока еще не совсем окончательно погрузившееся в пучину собственного невежества. Он отчаянно хотел увидеть в нем монстра, чудовище, отнимающее у людей надежду на лучшее, но не мог. Брандмейстер не был похож на монстра и это здорово сбивало с толку.
- Я не за спасение вас благодарю, мистер Леншерр, - Чарльз опускает взгляд на свои руки, рассматривает пальцы и думает о том, что можно было взять хотя бы одну книгу, уже и не важно какую, но время не вернешь назад. - Я благодарю вас за сомнения, ваши сомнения, пусть и не понимаю их причины.
Ксавье готов к тому, что пожарный его ударит. Кажется, он даже ждет этого, чего угодно - окрика, гримасы, удара, волны презрения, только бы не равнодушия, ведь любая яркая эмоция будет говорить об интересе, о том, что Леншерру не безразлично то, что сейчас происходит. Чарльз не ждет от него положительной реакции, он очень хочет увидеть хоть какую-то, пусть даже она подтвердит то, что перед ним монстр.
- Не знаю, почему вы сделали это, мистер Леншерр. Не знаю, что движет вами сейчас, и что вы сделаете после, но я очень надеюсь на то, что со временем вы поймете, почему я поступил так, как поступил, - голос Чарльза предательски срывается, но вспоминает, как чернели и скручивались страницы сотен книг в его кабинете, как полыхали жаром охваченные огнем стеллажи, как трещали и обугливались обложки. Он прижимается к стене - холодной и пустой, совсем не такой, как в его доме, и сползает по ней вниз, закрывая лицо руками, потому что совсем не уверен в том, что сможет твердо стоять на ногах. Ксавье смеется, но смех этот не похож на хохот безумца, он горький и уставший, смех человека, который потерял все и не понимает, почему ему сохранили жизнь и что теперь с этой жизнью делать, если из нее исчез весь смысл. Это тупик, из которого нет выхода, кто-то аккуратно замуровал обратный ход. Что-то подсказывало, что это был сам Чарльз.

Чарльз хочет сказать, что пожарный поступил так, как должен был поступить человек, а не то существо потребления, в которое превратились сейчас люди. Для современных жителей современного города человеческая жизнь по ценности стояла где-то между подержанной плазменной панелью вполстены и страховкой, а жизнь преступника, посмевшего связаться с книгами, и того меньше.  Нужно было сказать ему, что любой пожарный не просто бы бросил умирать подобного Чарльзу в огне, но и закрыл бы дверь, если бы тот постарался сбежать с книгами. Ксавье доводилось слышать или видеть, как жестоки были люди, которые должны тушить огонь, а не разжигать его. Наверное, если ребенку долго говорить о том, что пламя не горячее, а холодное, то в конце концов он поверит, а потом, когда поднесет маленькую ручку к свече, будет винить сам огонь, а не маму, которая попыталась убедить его в безвредности такого развлечения. Что уж говорить о массовом сознании, когда пропаганда подкреплена конкретными действиями. Видимо, в Чарли был какой-то ген, делающий его невосприимчивым к подобному бреду, вызывающий отторжение современной культуры, его невозможно было заставить поверить в то, что огонь не жжется. Такой ген может быть и в Леншерре, нужно только разбудить его и заставить работать.
Трель телефонного звонка звучит зловеще. Разумеется, Чарльз даже и не думал о том, что поступок пожарного может каким-то образом остаться незамеченным. Когда ты вытаскиваешь из горящего дома преступника и тащишь его в такси, не посетив по дороге домой ни полицейский участок, ни психушку, у начальства в любом случае возникнут вопросы. Ксавье понял, что его судьба сейчас решается совсем не в кабинетах вышестоящих начальников брандмейстера, а в голове у этого странного человека, который одновременно являет собой классический образ пожарного в самом извращенном нынешнем понимании, и в то же время так откровенно противоречащего ему, что становится удивительно, как его вообще приняли на эту должность.
- Радоваться чему, мистер Леншерр? - Чарльз говорит очень тихо, он никогда не отличался громким поставленным лекторским голосом, но сейчас он звучит совсем безжизненно. - Вы знаете, как там, в психлечебнице?..
Ксавье послушно опускается в кресло, то ли смирившись с неизбежным, то ли просто на время отступившись, но собираясь продолжить борьбу позднее. Он понимает, что Леншерр сейчас принимает сложной решение и от того, каким оно будет, зависит слишком многое.
- Что ты вообще знаешь о жизни... - едва слышно шепчет Чарльз, немного двигается, чтобы подушка не врезалась так в поясницу и... машинально запускает руку под нее, собираясь избавиться от неудобного предмета лично. Пальцы натыкаются на то, что может быть только одним предметом на свете, и сердце Ксавье пропускает один удар. Он сидит, замерев, словно одно неосторожное движение может заставить предмет в его руке рассыпаться в прах. За пару секунд в голове проносится столько мыслей, что за ними сложно уследить. Чарльз успевает придумать с десяток объяснений тому, чем может оказаться этот самый предмет, но каждый раз находит аргументы против. Ему приходиться собраться с духом, чтобы извлечь из-под подушки... книгу.
Оказывается, мистер Леншерр принял решение уже раньше, хотя сейчас об этом даже не догадывается. Ксавье медленно, словно во сне, проводит кончиками пальцев по обложке, беззвучно шевелит губами, читая название, улыбается и сам как-то сразу преображается - теплеет больной взгляд, разглаживаются складки на лбу, чуть поднимаются уголки губ и все лицо будто светлеет.
- Насколько силен в вас страх, мистер Леншерр? Разве не стоит один раз рискнуть, чтобы или навсегда утвердиться в своих заблуждениях, или преодолеть их? - он бережно держит книгу, но ни у кого не возникло бы сомнений в том, что Чарльз не отдаст ее тому, кто захочет бросить ее в огонь - сила в его пальцах все еще оставалась.

Он боится. Леншерр боится этой книги так, словно в нее вселились все демоны ада, готовые бросится на того, кто посмеет прикоснуться к хрупким страницам, кто даже помыслит о том, чтобы прочитать хоть слово. Хотя нет, он ведь даже не знает, что такое настоящий ад Данте, с его кругами, полными бесконечной боли и страданий. Даже это знание стерли из памяти людей, растворили в ярких кричащих заголовках и громогласных "соседях". Никакой Божественной Комедии, никакого ада. Смешно, если бы не хотелось опуститься на пол и плакать, словно маленький ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.
Чарльзу тоже страшно. Сейчас он осознал, насколько зыбким является его положение. Если Леншерр посчитает, что у него еще есть шанс отмыться от такого позора и нарушения закона, а шанс есть, то Ксавье ждет самое безрадостное путешествие в психушку или чего похуже. Чарльз хоть и не был точно осведомлен, насколько широки полномочия пожарного, предполагал, что брандмейстер может получить самые разные приказы руководства, в том числе и лично ликвидировать преступника.
И все же Чарльзу интересно. Он хочет знать, чего больше боится Леншерр - смерти или знаний? Казалось бы, вопрос такой глупый, что даже ребенок знает на него ответ. Разумеется, смерть во много раз страшнее, чем какая-то книга. Только вот это было очевидно в прошлом, сейчас же знания и агония практически равноценны. Что можно было сделать с людьми, что они пали так низко? Чарльз мог бы сколько угодно убеждать себя в том, что ему нет жизни в этом темном мире, где умение не только читать, но и понимать суть написанного, станет чем-то позорным и грязным, а владение одной книгой может стать твоим пропуском на электрический стул. Или как сейчас карают преступников? Он мог говорить, что не хочет жить больше в этом мире "соседей", сумасшедших скоростей и человеческой глупости, возведенной в ранг нормы, но ему хотелось жить. Особенно сейчас когда появился шанс изменить хотя бы одного человека. Это так ничтожно мало, но пока кто-то поддается его влиянию, еще не все потеряно. Возможно, мир не так безнадежен.
- Собирайтесь.
Ксавье бросает короткий затравленный взгляд на пожарного, пытаясь понять, какой именно смысл может скрываться за этой фразой. Леншерр принят решение отвезти его туда, где, по мнению подавляющего большинства обывателей, Чарльзу и место? Это было бы самое логичное и правильное с точки зрения самого пожарного решение. Настолько правильное, что только из-за абсурдности какого-либо другого решения теплится надежда, что он этого не сделает.
Я делаю это не ради вас, Ксавье. И не ради себя. Я делаю это ради моей матери.
Сердце падает куда-то камнем вниз и сжимается так, что при других обстоятельствах Чарльз мог предположить, что его в столь раннем возрасте настиг сердечный приступ. Он несколько секунд еще просто таращился на мужчину, ожидая, что тот рассмеется, обзовет Ксавье легковерным дураком и вызовет своих коллег. Осознание приходит яркой вспышкой совершенно внезапно. Чарльз крепко прижимает книгу к груди, хотя никакой опасности для нее уже нет, но он просто не может позволить себе выпустить томик из рук.
- Она была замечательной женщиной. Я в этом уверен, - голос его звучит тихо, но твердо. Наверное, стоит напомнить пожарному, какое именно наказание может повлечь за собой попытка сбежать вместе с преступником, но что-то подсказывает Ксавье, что Леншерр прекрасно осведомлен о последствиях, а значит напоминание будет лишним. - Вы бы тоже его полюбили, если бы читали. И не только Шекспира. Многих, очень многих...
Чарльзу не нужно было много времени, чтобы собраться, он тенью скользил за мужчиной, то и дело проводя пальцами по обложке Кориолана, а затем спрятал книгу за пазуху, пусть это было достаточно неудобно. Он не мог отдать "Кориолан" Леншерру не только потому, что боялся потерять книгу, но и из-за чувства ответственности. Чарли и так слишком много переложил на плечи человека, с которым познакомился всего несколько часов назад при довольно сложных обстоятельствах.
- Куда мы пойдем?

Мистер Леншерр снова злится. Чарльзу начинает казаться, что его случайный знакомый - это единый комок злости. Эмоция совершенно безадресна и выплескивается на того, кто просто оказывается поблизости. По иронии судьбы, определенное время это именно Чарльз, которому и приходится раз за разом принимать удар. Чарльз, для которого злость никогда не была приоритетным чувством. Он и не ненавидел по сути никогда. Не понимал, расстраивался, разочаровывался, скорбел, раздражался, но не ненавидел, и теперь, столкнувшись с таким сильным чувством, как злость чужого человека, он не реагировал на нее так, как повел бы себя любой нормальный человек, - не стремился сгладить конфликт, не прятался, не ощущал обиды и не боялся. Чарльз просто принимал эту злость, как данность. В конце концов, безразличие было бы куда хуже. Если бы Леншерр испытывал безразличие, то все закончилось бы еще в горящем доме. Все закончилось бы для самого Чарльза, не успев начаться.
Он не спорит с брандмейстером, но и не отгораживается от него, усаживаясь вперед рядом с водителем. Это может показаться сущей глупостью, но только не для самого Квасье, который, кажется, больше сроднился со своими книгами, чем  людьми, многих из которых он считал совсем пустыми. Пожалуй, это можно было бы назвать полнейшим отсутствием чувства самосохранения, но Чарльз действительно не боится. Он устал, в голове гудит, но спать не хочется, поэтому всю дорогу они просто молчат (а как же иначе).
В этом районе Ксавье никогда не был и не думал, что побывает. Сначала он хочет спросить, что забыл тут Леншерр, но вовремя принимает спасительное для себя решение промолчать и посмотреть самому. Брандмейстер не приглашал его с собой, но и не запрещал выходить, поэтому Чарльз следует за мужчиной, останавливаясь вместе с ним у двери. А вот дальнейшие события удивляют его все больше.
Появившийся на пороге хозяин дома чем-то неуловимо похож на... Эрика. Вот оказывается, как зовут мистера Леншерра. Или это Эрик похож на него, потому что мужчина старше. Дядя, скорей всего, хотя Чарльз упорно не может представить ни одного родственника такого человека, как брандмейстер. Тот, кажется, даже появился на свет каким-то неестественным путем, минуя любящую семью и счастливое детство.
Ксавье молчит, но внимательно смотрит, именно поэтому и замечает едва уловимое движение губ хозяина дома, призывающего его задержаться на месте, что он и делает, провожая взглядом спину Эрика.
- Это ведь вы вернули его, да? Вы вернули мне моего племянника - настоящего. Спасибо вам.
Когда чужая рука крепко стискивает его собственную, Чарльз неловко улыбается и отвечает на рукопожатие. Это так непривычно и странно, но в то же время так и должно быть. Он отчаянно верил, что где-то тоже есть люди, которым не все равно и которые хотят вернуться и вернуть своих родных. Кажется, этот мужчина именно из таких.
- Это всегда было в нем, я просто... оказался достаточно сумасшедшим, чтобы разбудить его, - Ксавье еще раз кивает и спешит за Леншерром, который уже сидит в машине и явно хочет побыстрее убраться отсюда, чтобы не привлекать лишнего внимания. Чарльз с ним солидарен.
Эрик первый нарушает молчание, но проходит немного времени, прежде чем Ксавье решается ответить. Он вновь готов стать мишенью для чужого раздражения, он не боится.
- То, за что вам бы снова захотелось меня ударить, - неловкая пауза, во время которой Чарльз рассеянно щурится, изучая стремительно меняющуюся местность вокруг. - Он поблагодарил меня, мистер Леншерр. Куда мы едем?

Чарльзу кажется, что этот день никогда не закончится. Наверное, это будет самый сложный день в его жизни, дальше он или привыкнет, или умрет, если уж совсем отбросить всю веру в лучшее. То, что он заронил сомнение в душе Леншерра, не значит ровным счетом ничего, они могут сколько угодно бороться и проиграть, но, пока все складывается хорошо, нужно постараться сделать как можно больше для других. Иногда Чарльз был удивительным идеалистом, желающим помогать людям, даже ценой не только собственного комфорта и благополучия, но и жизни. Кажется, сейчас у него будет возможность показать, на что он способен.  И все же что-то подсказывало Ксавье, что его спутник совсем не такой. Эрик не станет рисковать головой ради эфемерного будущего, ради каких-то там абстрактных людей, ради неизвестности и теоретического светлого будущего, которое может наступить через пять, десять, сто лет, а может и не наступить вовсе. Он, как и Чарльз, понимает, что на то, чтобы разрушить умы людей нужно всего десятилетие, а на то, чтобы вновь собрать по кусочкам души, научить задумываться, анализировать, заставить притормозить в этой вечной гонке и приглушить звук, чтобы услышать что-то очень важное, потребуется много больше времени и не один десяток человек. Впрочем, тот факт, что Леншерр принял решение рисковать собой ради совершенно незнакомого и совершенно точно повредившегося умом преступника, о чем-то говорит. Как минимум о несколько шатком психическом здоровье бывшего брандмейстера. Если бы Чарльз смотрел на все это со стороны, то он бы посоветовал себе настоящему не садиться в машину к такому человеку, как Эрик. К счастью, он был на своем месте, а не на чьем-то другом, да и выбора особого не было. Можно было, конечно, остаться у пепелища и любезно подождать полицию, которая и отправила бы его туда, куда обычно отправляют опасных преступников, но Чарльз не был склонен к глупым поступкам и суициду, если не считать его желание умереть в собственном доме вместе с книгами.
Стоило ему вспомнить, сколько редчайших (а при таком отношении любая станет редкой) книг исчезло в огне, сердце болезненно сжималось. Казалось бы, Чарльз должен был радоваться, что он не только остался в живых, но и нашел единомышленника, но боль от утраты была слишком велика. Помыслить о том, что где-то была библиотека больше, казалось странным и невозможным, но надежда теплилась, ведь, если Ксавье удалось сохранить столько книг, то это вполне могло удастся кому-то еще. Только вот вряд ли кто-то из состоятельных и уважаемых людей в обществе мог такое себе позволить, все слишком дорожили своей репутацией и жизнью, чтобы решиться на такую глупость, а у тех людей, чей достаток был ниже, вряд ли нашлись бы средства. Впрочем, стоит надеяться.
Чарльз все еще не представляет, куда они едут. Возможно, Эрик решил сбежать и будет бежать столько, сколько удастся, а может все гораздо сложнее и то, что творится в его голове, пока Ксавье не понять. Он попытался представить, что может чувствовать человек, чья привычная картина мира раскололась на сотни частей от одного неосторожного движения.
Им не стоило говорить. Не сейчас, когда Леншерр, видимо, винит во всем, что с ним произошло, Чарльза. Это совершенно естественная реакция организма, так что Ксавье не собирался злиться по этому поводу. Он готов был дать Эрику время на то, чтобы осознать, что это было его решение, и что оно было самым верным, хотя и самым глупым в его жизни. Возможно, бывший брандмейстер будет прокручивать у себя в голове все варианты произошедших событий "что было бы, если бы..." Возможно, он решит, что было бы лучше оставить все, как есть, но уже не сможет ничего переиграть, будет злиться и срывать свою злость на Чарльзе, но оно того стоит. В конце концов, он примет неизбежное и поймет. Правда, такими темпами Ксавье рискует просто не дожить до этого радостного события. Всему свое время.
- Я не считаю вас садистом. Мне просто кажется, что вы, не смотря на то, что человек крайне умный, очень импульсивны и склонны к яркому выражению своих негативных эмоций, - Чарльз старался быть очень корректным, хотя и понимал, что Эрика может разозлить что-то совсем невинное, тот был на взводе. - Да, именно за это, пусть вы и воспринимаете произошедшее в подобном свете.
Его вопрос проигнорировали, но Ксавье не в обиде. Они же в итоге куда-то приедут, а, судя по тому, как уверенно Леншерр ведет, ориентируясь по навигатору, он знает, куда они едут. Чарльз предпочитает поддерживать хрупкую тишину в машине, разглядывая обочину. Ничего интересного за окнами не мелькает, просто пригород, а совсем скоро и он превращается в унылую местность с редкими домишками, в которых и люди-то уже не живут. Все перебрались в город, туда, где, как им кажется, живется лучше. Чарльз же понимает, что только тут можно почувствовать хотя бы толику той свободы, которой их лишили. Впрочем, очень скоро они въезжают в лес и дыхание у Ксавье перехватывает. Он никогда не бывал так далеко за городом, предпочитая проводить дни дома за книгами или делая вид, что он нормальный, хотя таковым, конечно, не являлся.
Чарльз даже немного приоткрывает окно, наплевав на то, как к этому отнесется Леншерр, и в лицо тут же бьет тугая струя воздуха, наполненного ароматами соснового леса. Никакой новомодный освежитель воздуха, идентичный натуральному и проверенный на белках, и в подметки не годится этому воздуху, от которого у Чарльза тут же начинает кружиться голова. Он коротко улыбается, но тут же вновь придает своему лицу серьезное выражение, опасаясь, что его улыбка будет как-то неверно истолкована. Впрочем, вряд ли Эрику вообще есть дело до его улыбки - он так круто выворачивает руль, что Ксавье едва не впечатывается носом в стекло и инстинктивно чувствует, что это конец их пути. Некстати в голове мелькает мысль, что Леншерр решил завезти его куда-то в лес и пристукнуть тихо, но слишком уж абсурдно она звучит. Когда впереди вдруг из ниоткуда возникает небольшой домик, Чарльз даже не удивляется. Он просто терпеливо ждет, пока Эрик заглушит мотор и выйдет из машины, а только потом сам выбирается на воздух и глубоко вдыхает. Тут действительно настолько странно и непривычно, что Ксавье чувствует себя не в своей тарелке. Ему одновременно хочется и рассмотреть все, потрогать, изучить, и убраться куда-нибудь поближе к цивилизации, потому что он не привык к такому.
Леншерр, видимо, не испытывает пиетета по поводу окружающей природы, потому что, когда Чарльз только осматривается, он уже уверенно дергает ручку двери. Ксавье приходится поторопиться, чтобы проскользнуть внутрь сразу за своим спутником. Не смотря на то, что дом выглядит заброшенным, внутри не пахнет затхлостью или плесенью, только пылью и сухим деревом. То ли сделан он на славу, то ли кто-то следил за ним, хотя вторую мысль Чарльз сразу отметает, слишком уж пыльно в комнате, слишком бросается в глаза разруха, хотя предметы мебели отлично сохранились.
Первое, что бросилось в глаза Чарльзу (впрочем, это совсем не удивительно), - это книги. Заботливо выставленные на полочку старого шкафа, покосившегося от времени, но все такого же крепкого, как в тот день, когда он оказался тут. Кто-то заботливо прикрыл их полупрозрачной шалью, чтобы бумага дышала, но в то же время для хотя бы небольшой защиты от пыли. Видно было, что коллекция небольшая, но от этого не менее ценная, была любима и тщательно оберегалась.
Чарльз не стал спрашивать разрешения, он просто прошел и сдернул шаль, поднимая в воздух клубы пыли. Пальцы бережно пробежались по корешкам, будто это были не простые книги, а самое большое сокровище на свете после того, что Ксавье все еще держал при себе. Губы беззвучно шевелились, произнося названия и авторов. Некоторые книги приходилось вынимать, так как на корешке ничего не значилось, что Чарльз делал с большой осторожностью, боясь навредить. Пальцы его немного дрожали от волнения, голос, если бы он вдруг вздумал заговорить, тоже.
Книги были самыми разными, видно было, что человек, собравший коллекцию, не задавался целью выбирать что-то одно, скорей всего, в дом несли все, что можно было достать, но тем ценнее была каждая из них. Артур Конан Дойль "Собака Баскервилей" - скорей всего, часть собрания сочинений, на ней значится номер тома, но так просто не разглядеть, все стерлось от времени, как и не понять, какие произведения еще скрываются под обложкой. "1000 и 1 ночь" - а вот тут даже смотреть внимательнее не пришлось, обложка хоть и выцвела, но все равно поражает разнообразием красок. Достоевский "Бесы" - Чарльз заглянул под обложку, чтобы узнать, что книга переведена с русского. "Гроздья гнева" Стейнбека точно развалились бы, если бы кто-то заботливо не подклеил скотчем. "Иллиаду" Ксавье потрогал почти с благоговением - старое издание прекрасно сохранилось, но было, тем не менее, очень скромно оформлено. Из Джека Лондона на полочке оказался "Белый клык" в темно-синей обложке без украшений и вензелей. "Кукольный дом" Ибсена в глянцевой обложке выглядел, как новенький, чего не скажешь о сборнике сказок Андерсена, выглядевшем действительно удручающе. Но особенно долго Чарльз держал в руках "Маленького принца", рассматривая обложку, но не решаясь открыть любимую книгу детства. Он вернул ее на полку с тихим вздохом, чтобы снова окинуть взглядом все богатство, хранившееся в крохотной комнатке в богом забытом месте. Помедлив, Ксавье очень медленно достал Кориолан и поставил между Джеком Лондоном и Иллиадой таким образом, чтобы все книги встали плотно и полка была заполнена.
- Поверить не могу. Сейчас это целое состояние для человека, который хочет чувствовать, понимать, верить. Десяток томиков, многие из которых такие старые, что даже страшно представить, написаны давно умершими людьми, которые и представить не могли, что напечатанные на бумаге их слова объявят вне закона. Эти десять томиков делают человека страшным преступников, даже если он просто подумал о том, чтобы поставить их на полку и никогда не открывать.
Абсурд. И этот абсурд был нормой их жизни. Чарльз не хотел знать, что будет с обществом через двадцать-тридцать-пятьдесят лет. Он не хотел даже представлять, куда заведет людей их невежество и желание идти на поводу у тех, кто объявил чтение самым страшным преступлением. Он не желал думать о сотнях пожарных, таких, как Эрик, которые гордятся своей работой и ведут соревнование, меряясь количеством сожженных книг. А ведь он мог быть таким же. Жил бы себе спокойно в достатке и тепле, проживал бы жизнь, лишенную страданий, двигался по накатанной и не знал, от чего отказывается.
- Как ты думаешь, сколько еще? - Чарльз неожиданно перешел на "ты", но не обратил на это ровным счетом никакого внимания. - Сколько еще осталось?
Наверное, Леншерру было виднее, потому что Ксавье всегда был очень осторожен. Он не пытался выйти на связь с другими такими же, как он. Его с детства приучили, что нужно жить так, будто ничего не происходит, будто их дом не забит книгами, будто по вечерам он не читает запоем, стремясь успеть как можно больше. Он не знал, сколько еще, но очень верил, что много, много больше, чем говорят.

Отредактировано Charles Xavier (2015-04-30 20:51:09)

Чарльз хотел бы сказать, что понимает Эрика, что сочувствует ему, что боль его утраты не сравнится даже с физической болью, когда горишь заживо, но он не может. Он просто смотрит на мужчину, который не выглядит несчастным, но которого отчаяние медленно сжирает изнутри, даже если он сам считает, что это всего лишь муки совести по поводу того, что произошло.
- А сколько осталось человечеству? - его голос звучит хрипло и с болезненной насмешкой, как если бы Ксавье повторял какую-то злую шутку, за которую его предшественника отправили на костер. Ему хочется взять Эрика за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы тот прекратил мыслить так узко и шаблонно, прекратил воспринимать книги, как величайшее зло и спихивать на них все свои несчастья, потому что книги ни в чем не виноваты. Виновато общество. Виноваты сами люди. Чарльз, Эрик, его мать, отец, дядя и еще миллионы тех, кто позволил себе минутную слабость - идти на поводу у навязываемой идеи. Теперь они вынуждены расхлебывать последствия. - Как ты думаешь, до какого момента может происходить деградация человеческого общества? Есть ли этому предел? Как скоро мозг перестанет развиваться и человек ограничится первобытными инстинктами – поесть, поспать, оставить потомство, которое будет еще более ущербным, чем предыдущее? Это будут твои дети? Дети твоих детей?
Чарльз говорил быстро и эмоционально, хотя голоса за весь свой монолог так и не повысил, он вообще не склонен был кричать, а сейчас казалось, что их все равно может кто-то заметить, что слишком громко сказанное слово вновь повлечет за собой злость Эрика, который в этот раз может не сдержаться, ведь все это касалось и его тоже.
- Не книги разрушили твою семью, Эрик. Нельзя винить бумагу в том, что сделал человек. Твоя мать захотела остаться в том мире, который был для нее прекраснее, чем окружающая действительность. Она была там счастлива, а снаружи зачахла бы, умерла на твоих глазах, как сотни, тысячи, как ты сам! – голос Ксавье сорвался и он резко развернулся к окну, запуская пальцы в волосы в попытке успокоиться. - Ты думаешь, что жив сейчас, Эрик Леншерр? Ты думаешь, что те люди, с которыми ты каждый день общался, живы? Если так, то мне жаль.
Чарльз медленно перевел взгляд на валяющуюся на диване книгу, вокруг которой медленно оседала пыль. Тут так давно никого не было, но ни плесени, ни сырости. Это место любили, о нем хорошо заботились и, пожалуй, Ксавье остался бы тут надолго, но он не мог. Если Эрик не врет, и действительно есть кто-то еще, то он должен знать, как найти этих людей. Без Леншерра или с ним.
- Я не смогу тебе объяснить, как книги могут помочь человеку. Ты должен прочитать и тогда либо поймешь сам, либо будет поздно. Не в моих силах сложить тебе знания в голову.
Это было опасное предложение, но других у Чарльза не было. Он помнил, как первый раз взял в руки книгу, эти удивительные ощущения, предвкушение интересной истории, захватывающего повествования, неожиданного финала. Это нечестно, что стольких людей лишили права выбора. Нечестно и очень жестоко. Если он может что-то изменить, то просто не имеет морального права хотя бы не попытаться. Возможно, кто-то бы назвал это все глупостью, блажью, даже сумасшествием, но Чарльз готов был рискнуть. Теперь осталось узнать, готов ли к этому Эрик, потому что вдвоем у них больше шансов не только на успех, но и на то, чтобы остаться в живых.

- А ты хорошо ее знал? - Чарльзу нелегко это говорить, он понимает, что сейчас Эрик готов винить в случившемся писателей, книги, его самого, но только не новые порядки, только не политиков и военных, только не пожарных, не себя самого. Сложно сказать, кто виноват больше в сложившейся ситуации, Чарльз не берется судить, но он хотя бы может проанализировать ситуацию со всех точек зрения, опираясь не только на свой опыт, но и знания предыдущих поколений, потому что он не признал их опасными. Наверное, было бы лучше, если бы Эрик его сейчас ударил. Как-то проще что ли. Все бы встало на свои места, пусть и довольно болезненным способом.
- Нет, не был бы. У нее уже есть сын, который для нее самый лучший, - Ксавье мягко улыбается, отворачиваясь от Леншерра. Пусть он не знал его мать, но почему-то казалось, что сына она обожала и была в отчаянии от того, что не смогла дать ему то, что так сильно любила. Она не смогла дать ему другое будущее.
Чарльз не думал, что Эрик согласится. Почему-то ему казалось, что Леншерр сейчас струсит, найдет сотню причин, которые позволят ему увильнуть от чтения. Это странно, но сам Ксавье понял бы такой поступок. Конечно, огорчился, но понял бы, ведь, когда столько лет живешь в обществе, которое призывает уничтожать книги, словно опасную поросль, невольно начинаешь подстраиваться под него, искать определенную модель поведения, бояться выходить за рамки зоны комфорта, а, получив наконец в руки книгу, опасаться, что не сможешь прочесть ни строчки, что ничего не осядет в мозгу. Чарльз бы расстроился, но понял.
Однако Эрик предлагает ему самому выбрать книгу, что несколько сбивает Ксавье с толку, заставляет задуматься, ведь от выбора книги зависит очень многое. Он не собирается отказываться от такой возможности и берет ту книгу, которую брандмейстер бросил на диван, считая, что подобное действие вполне подпадает под категорию выбора.
Чарльз сам усаживается на софу и открывает книгу наугад, не ища специально начало или конец главы, не выбирая особые моменты, которые могут запасть в душу. Сейчас не помешали бы его очки, ведь в помещении достаточно темно, но о такой роскоши не стоит и мечтать. Ксавье щурится, прочищает горло и неспешно начинает.
— Не могу я с тобой играть, — сказал Лис. — Я не приручен.
— Ах, извини, — сказал Маленький принц.
Но, подумав, спросил:
— А как это — приручить?
В "Маленьком Принце" страницы совсем короткие, много иллюстраций в тексте, отчего кажется, что книгу можно прочесть за какие-то десять минут, но Чарльз всегда относился к ней тепло, вот и сейчас, кажется, пальцы покалывает от приятного ощущения бумаги и хочется сидеть на старом пыльном диване и читать-читать-читать.