Вместо 42й улицы ряд сюрреалистичных, покореженных остовов зданий с россыпью битого в крошку стекла подле. В какую-то жалкую, лопнувшую в пространстве, секунду все так изменилось, запахло иначе, потекло по лицу. Отняв невольно прикрывшие рот руки от лица, он посмотрел на них, фиксируя себя, ощущая. Пальцы были вымазаны чем-то липким, с вкраплениями твердых частиц серого цвета. Он, определенно, все еще жив, определенно не под кайфом и не пьян, не отстранен от реальности любыми иными способами, но что-то пошло не так в его подутреннем мучении, когда взвывая в так и не проданной квартире его вены выкручивала ломка, а в районе сердца пара – тройка тромбов встали поперек тока. Нью-Йорк никогда не успокаивал его, напротив, провоцировал на движение, на избавление и перерождение, но когда умираешь тоже, оставляя свою телесную оболочку бродить под перистым небом, перерождение уже не возможно. Он ведь шел на пирс, он шел вдохнуть тухлой влажности, спугивая чаек со свай.

Как могло все так измениться?

Оступаясь на каждом шагу, поскальзываясь на неизвестных ему предметах, изувеченных, брошенных, Уикс искал хоть кого-нибудь, молясь мысленно о возможности услышать объяснение, но кроме запаха гари и гниющей плоти, оседающего на останки домов, рекламных вывесок, транспорта, вокруг пустота и тишина. Спазм скрутил легкие, и пришлось остановиться, взглядом только на свои ботинки, опираясь на колени дрожащими руками. Кашель, мучительный, взрывался в этой тишине, откатываясь эхом за перекресток, ставший братской могилой. Даже не могилой, а..  Трупы, много трупов в неизвестной ему форме и в гражданском, ломанные позы, обугленные, разорванные на части, уже почти порядком сгнившие. Женщины, дети, старики.. и много мужчин в форме. Кто их стаскивал сюда, и зачем? Почему они умерли? Нэда стошнило. Остатки сознания цеплялись лишь за необходимость во что бы то ни стало найти хоть кого-то живого, знакомого. Перебирая в голове адреса, он двигался пока только по прямой, среди мусора, останков откуда-то взявшихся животных, совершенно дезориентирован. Он сошел с ума, точно. Он сошел с ума.

Паника подкатила медленно, мягко, уже привычно сжав его горло, и он знал, что в такой обстановке ему не выйти из этого состояния без помощи препаратов, но… Холодный, осыпающийся кирпич под рукой, обрывистое дыхание и..взрыв.  Слишком близко. Да он никогда в жизни не слышал ни единого взрыва, кроме собственных внутренних фейерверков, и взрывная волна, ворвавшаяся с перекрестка, взметая клубы пепла и мусора в воздух, обдала и его, выводя из ступора.

Какого черта.. какого черта?

Спотыкаясь, только в грязных руинах находя опору, быстрее возможного двинулся в противоположном направлении, с разбегу, почти падая, свернул в какой-то проулок, заваленный невероятным количеством неизвестного ему дерьма. Все было залито какой-то дрянью, все почти одного оттенка - серо-бурого, все, в том числе и он сам, пропахло сладко-приторным запахом тления тел, синтетики и какой-то химии. Он все хуже различал контуры, воздух другой, резкий, жгущий глаза, слизистую, а слух все еще не восстановился после взрыва.  Обернувшись раз, и еще, и еще.. описав круг на месте, он готов был к потере контроля, почти сорвался, просто переставая фиксировать окружающее его нечто, бывшее меньше получаса назад Нью-Йорком. 

Опираясь на стену, буквально в паре метров от него, сидел человек, вклинив голову между рук, безвольно свисающих с колен. А с рук свисали..провода? Много проводов. Боже мой. Нэд решил, что ему померещилось. Попятившись, он снова вписался в какой-то обрушающийся от малейшего прикосновения угол, из которого обнаженной торчала арматура. Мысль о самозащите пришла к нему слишком поздно, как и понимание, наконец, реальности происходящего. Не сон, не забвение, не смерть. Он жив, более чем, что пугало в просто невообразимой степени. Он жив. Почему он  с н о в а  жив?

Мужская фигура, сидящая у противоположной стены, была неподвижной уже секунд 50, и Уикс, наконец, взял себя в руки, отлепившись от кучи склизкого кирпича, бывшего ему опорой, казалось, целую вечность. Единственное живое существо, нашпигованное пластмассовыми трубками, внутри которых была металлическая скрутка, не шевелилось, и ему стало страшно. Едва удерживая свое тело вертикально, к нему он уже почти подполз, упираясь взглядом в затылок, не зная, что делать, как делать, дважды в порыве хотел тронуть за плечо, но замер нерешительно.

А губы почему-то такое привычное, такое больное «все будет хорошо», выдавали сбитым шепотом.

Заглянув в лицо, обомлел, осел рядом, обхватив свою голову руками, сначала устремился в точку, потом взорвался в масштабах галактик воем, от которого отслаивалась одна за другой части души, так отчаянно стремясь в небо. Это его персональный ад, это насмешка времени и пространства, это какая-то глупость, призрак, плод опиатных и его уставшего мозга.

То был он. И не он.

Протянув руку к нему, чтобы нащупать пульс, убедился, что все в относительной норме. Такой привычный жест. Сколько раз, просыпаясь среди ночи, он так же едва касался шеи Феликса, чтобы убедиться, что тот жив, как бы тихо он ни дышал.

-Все будет хорошо.. Эй. – Чуть не отпрыгнув, когда тот вскинул голову, вписываясь в него взглядом, недобрым, подозрительным, взглядом знакомых глаз с серой радужкой. – Успокойся, сейчас я это достану.

Отовсюду торчали какие-то железки, шипы, пластмассовые трубки, буквально под кожей создавая целую сеть. Потянул за один, где-то выше съехал под кожей другой. Руки дрожали, руки не слушались, но пальцы упрямо дергали за скользкие трубки, вымазывая кровью все, что еще не было вымазано. Но мужчина справился сам, легко и быстро выдернув всю эту дрянь разом, шатаясь, цепляясь за него. Нэд только в ужасе подставил ладони под струйки крови, растерянно замерев, будто мог вернуть эту кровь обратно. Еще пара трубок самостоятельно извлеклись из родных рук, и его начало трясти, незаметно, внутри скручивая все органы в сплошной болезненный узел.
Так не бывает, так не может быть, потому что Феликс умер, а это..не Феликс. Фантом? Просто похожий человек, или Уикс совсем помешался, все еще ища в каждом человеке схожести.  Добившись, наконец, как того зовут, он постарался абстрагироваться от невозможности такого внешнего сходства. Джон, как выяснилось, не мог сказать ничего, кроме своего имени, но Нэда больше заботили кровоточащие дыры в руках, плечах, и он не мог ничего с ними сделать.

- Ты можешь идти? – рывком подтянул, заставляя подняться, опереться на его плечо, очень настойчиво в его глаза заглядывая, чтобы убедиться в присутствии «здесь». – Скажи, где могут оказать помощь, я помогу добраться? Джон.. Джон?

Но Джона здесь не было, кажется..  Со стойкостью добротного костыля, подставив себя под его руку, с которой продолжала капать кровь, Уикс двинулся в сторону от центральной улицы, на ходу перетягивая полосками зеленой ткани, оторванной от рубашки, самые кровоточащие дыры. Как будто кто-то выгрыз целый кусок мяса.. Где же все, куда идти? Куда идти.. Что случилось, и почему с ним? Кто этот Джон, почему так похож…и почему выглядит, как жертва эксперимента ученых из будущего?

Подсознательно ускоряясь, он уже начал выбиваться из сил, но еще каких-то пара кварталов, и по идее на их пути должен оказаться госпиталь. Такой знакомый путь. Такой болезненный путь, и снова он направляется туда, но уже с незнакомым ему человеком с таким знакомым лицом. Какой наивный. Ни следа больницы, ни следа аптек, ни следа хоть чего-то знакомого, понятного. Он не мог оказать элементарную помощь, и Джон, вроде в сознании, но совершенно не фиксировался на происходящем. Усадив его на поваленный столб бывшей электрической сети, присел перед ним, изучая повреждения, отмечая, с какой скоростью промокают импровизированные повязки. Такая не ерунда, а тому, кажется, все равно, изучающие серые глаза поверх его головы явно искали что-то.

Предпочтя молчание очередной порции вопросов, которые были проигнорированы уже не раз, Уикс разогнулся, стаскивая с себя такой неуместный сейчас пиджак. Протянув его Джону, он и не надеялся, что тот возьмет. Но все же лучше, чем очень странная на первый, да и на второй, взгляд полупрозрачная рубашка на липучке по плечу. Мир вокруг утопал в метели из хлопьев пепла, которые норовили забить глаза и нос, а Нэд утопал в странном чувстве, отказываясь воспринимать все это как реальное. Невозможно смириться с тем, что невозможно представить даже в самых наркотических снах, а он был чист, и уже долго. От того больнее смотреть на знакомую морщинку меж бровей.
- Куда нам идти?  Или мы так и будем сидеть здесь и ждать, когда твои эти..дырки сами собой зарастут?

Под ногами все больше мусора. Крошка из кирпича, пластика и железа, пластины, похожие на защиту для ног и торса. Обугленные, с прилипшими останками горелой синтетики или, может, ...чего-то другого. Пока рука Джона давит на его мышцу на плече почти возле шеи, Нэд сосредотачивается на хламе, очень мешающем идти и помогать идти другому.  Это хоть немного отвлекает, забивает мысленный поток в голове и не приходится думать о внешне идентичном Феликсу теле, в котором жизнь держится уже не просто за надежду найти помощь, а за надежду не потерять эту надежду. Уикса не занимает ничего, кроме удерживания Джона в вертикальном положении, что при ощутимой разнице в росте очень непросто.

Почему сейчас так важно дойти до места, где могут помочь, найти того, кто может помочь? Никогда не верилось, что жизнь будет упорствовать ровно столько, сколько нужно, чтобы извлечь урок из ситуации, но.. цикличность и бесконечный репит? Это в высшей степени жестоко, Уикс не был персоной с потенциалом героя, он не был способен влиять на глобальные события, все его трепыхания, видимость активной борьбы всегда сводились к личному интересу, но сейчас то это зачем ему? Вместо того, чтобы предпринять попытки выбраться из липкой нереальности, он с превеликой радостью подставляет плечо, позволяя утянуть в это болото глубже, и как же больно смотреть на морщинку меж бровей, сведенных в напряжении, в боли.

Уикс не успевает сориентироваться – впереди линия укрепления, пистолет не снят с предохранителя, но размахивать им, взывая к человечности, буквально требуя пропустить, помочь – умнее мысли все равно не появится, а холодное равнодушие людей по ту сторону вдруг рождает внутри почти бешенство. И снова..снова он встречает безразличие, являющееся основной преградой между Нэдом, Джоном, осевшем на землю, и возможной помощью, дозой антибиотиков и антисептиков. Сейчас это важнее еды, воды, ответов на страшные вопросы. Сейчас эта горсть ампул для человека позади него - единственное, что удерживает в сознании достаточно ясном, чтобы не сделать глупость.

Но что-то меняется, шокируя колоритом постапокалиптического мира. Потертые военные кричат что-то на тех, кто ниже рангом, суетятся, отзывают за врачом, требуют наладить какую-то связь, на что вместо логичного «есть, сэр» звучит обоснование невозможности исполнить приказ.

Сейчас, когда мучительный путь сюда позади, когда из его рук кто-то пытается забрать подрагивающее оружие, когда его нового, все еще нафаршированного пластиком и металлом, знакомого все-таки уводят, ему бы трезво оценить мир вокруг.  Когда он остается наедине с этим странным миром – начинается ад. Уже нет константы, нет поплавка, держась за который он мог бы удержаться на поверхности. Его размалывает в пыль и разметает по матрице, а со всех сторон в уши льется вязким потоком информация, новые слова, имена, образы. Его все еще тошнит - невозможно справиться с утекающей способностью концентрироваться, и это почти приступ панической атаки, когда смотришь на женщину с голубой кожей и.., и приходится верить в то, что оно - настоящее, сладкоголосое божье творение. Но.. стоит старые догмы похоронить на время и попытаться принять то, что отражается в зрачках, отпечатывается в памяти. Уикс не может понять: все, что вокруг – незнакомое только для него, или для Джона тоже? Кто-то, кажется,  узнает его спутника, кто-то восторженно, а кто-то неодобрительно провожает его взглядом. И эхом перекатывается среди полуразрушенных стен перепалка между военными, которые сквозь зубы процеживают неодобрение, беспокойство, их взгляд не раз обращается к Нэду, замершему на пути к зданию, в которое почти волоком протащили по пыли того, кого он лучше бы и не встречал. 

Кто-то заботливо сует в его руку грязную емкость с водой, хлопая по плечу сильнее, чем того ожидает Уикс.  Ему задают вопросы, много вопросов. Хочется закрыть уши руками, но руки заняты. Откуда ему знать, как он сюда попал? Откуда пришел? Откуда знает коммандера Шепарда? Кто такой вообще этот Шепард?  Что? Да вы шутите.. какая галактика? Альянс?

Надо найти Джона. Перед глазами мутная гладь воды, на ее поверхности прыгает красное пятно поплавка. Сглотнув сухость в горле, Уикс вручает испуганной женщине нетронутую воду, и, стараясь не смотреть в сторону совсем невероятных для его сознания созданий, спешно двигается к обрушенному входу в помещение, где, по всей видимости, должны помочь и Джону, и ему самому. У него ведь больше нет цели, цель достигнута, как кажется. На его руках никто не истечет кровью, никому не нужно его хилое плечо, и именно это вселяет ужас, потому что он не имеет четкого представления о том, где он, почему он здесь, и куда ему идти дальше.

Доктор вкатывает в вену кубика два с половиной жидкости из неопознанной Нэдом склянки. Доктор настаивает на сне. Уикс недоуменно смотрит на изувеченное лицо добродушного доктора и с некоторой брезгливостью изучает обстановку, напарываясь вдруг взглядом на лежащего в отключке Джона, уже освобожденного от непонятных проводков и штырей.  Осунувшийся, в медикаментозном сне такой же напряженный, как и в болезненном сознании, Джон пугает. Цикличность. Бесконечный репит. Даже при самом фантастическом стечении обстоятельств при условии пребывания в другой реальности вероятность снова видеть это лицо, это тело на больничной койке накаченным лекарствами была бы очень мала. Но сейчас – эта реальность должна стать единственной, без ссылок в прошлое, в болезненную память за дозой боли. Осев в пахнущее гарью кресло, Нэд отключается ровно настолько, чтобы дать мозгу передышку. Просто тишина, никакого анализа, никакого сопоставления фактов.

После его все же настойчиво выставляют, указывая куда-то через руины дорогу к относительно жилым помещениям, но Уикса перехватывает один офицер, затем другой, его таскают под навесным потолком от одного стола, к другому, но горько-вишневый привкус во рту мешает соображать. Что за дрянь ему вкололи. Нэд разумно не лезет на рожон, не дает понять, что он понятия не имеет, кто все эти люди и… не люди. Не спрашивает ничего, но и с таким же упрямством сам не отвечает на вопросы. Лишь пожимает плечами, когда некий старший коммуны пытается пристроить Уикса на хоть какое-нибудь полезное занятие взамен на крышу над головой и миску с ..едой.  С сортировкой боеприпасов, латанием формы под присмотром азимовского птицеподобного недоандроида Нэд неохотно, но справляется, попутно взвешивая необходимость быть здесь и желание уйти.

Он хочет и не хочет увидеть Джона. До того, как уйдет из этого лагеря, а желание остаться в одиночестве уже почти перевешивает.  Все фундаментальные основы понимания мироздания, устройства мира, законов жизни – все осыпалось пеплом под ноги на землю, уже переставшую быть домом. Едкое чувство чужеродности здесь, в этом мире, не покидает, а напротив, усиливается с каждым шагом, и когда за одной из дверей он встречает напряженный взгляд чертовски неуместных в этой пепельной реальности глаз, понимание ненужности обрушивается слишком быстро, физически почти выбивая коленные суставы. Между ребер вбуравливается холодное дуло огнестрела, а в зрачках этих глаз плещется безумие. Да этот парень не в себе, хотя .. Нэду ли судить о вменяемости, если какие-то четыре минуты назад он скрючивался возле просевших перил разрушенной лестницы, давясь страхом потерять последнюю нить осознанности. И эта чертова нить натянулась до предела, стоило только понять, насколько Джон  - плод воображения. Несуществующая константа, но прочно удерживающая, дающая цель. От распирающего грудь возмущения хочется врезать по когда-то такому родному лицу, но силы неравны, и пуля меж ребер может не пройти навылет.

- Рад, что тебе лучше. Я ухожу, окей. – поднятые руки доказывают только отсутствие желания навредить, но не желание уйти.

Слишком близко, слишком больно и слишком все непонятно, чтобы были силы.

Отредактировано Ned Weeks (2014-11-16 12:26:01)

- Сильно сомневаюсь, что мне можно помочь, как и в том, что это все вообще настоящее. – Минуту назад поднятые, руки скрестились на груди, и Уикс застыл там же, где его и припечатали к стене. Стена, очень непрочная на вид, пока дает ему надежную опору и возможность удерживать себя на ногах, а в случае чего – улизнуть в дверной проем в шаге от него.  Во рту становится кисло, так резко, как если бы он сейчас раскусил дольку лимона, челюсть сводит, а в точке между ребрами саднит, будто свезли кожу, что очень даже вероятно.  Нет, он не уйдет, даже если… просто нет сил снова куда-то двигаться.  Нэду нужен кислород, а тут его чертовски мало, нужна вода, еда, и организм остро чувствует эту необходимость, сжигая ресурсы запаса адреналином. Никак не получается успокоиться. Скрещенные руки не выдают крупной дрожи, плотно сжатые губы пока не пропускают ни единого вопроса из того бесконечного лавинообразного потока, рвущегося под напором подсознания наружу, в поисках ответов, разъяснений.

- Случайно знаю, представьте себе, тут весь лагерь на ушах стоит, меня допросили, кажется, раз семь, и только на четвертый раз до меня дошло, что вы и есть тот самый Джон Шепард, воскресший из мертвых капитан некой славной Нормандии. Или командор, я не запомнил. Символ, защитник, спаситель…г..галактики, - задумавшись, Нэд ерошит волосы, напряженно растирает виски пальцами, жмурится, судорожно хватая ртом слабо насыщенный кислородом воздух, -  У меня сначала даже мелькнула мысль, слушайте.. что я попал на съемочную площадку, а меня так успешно разыгрывают, только розыгрыш какой-то ну уж слишком масштабный… Ну кто не смотрел стартрек? Все смотрели, вот я и подумал.. Эй.. – Нэду стало не по себе от изменившегося взгляда Джона, мелькающих осознания и неверия в глубине его зрачков, от ладони, метнувшейся к армейским жетонам так, словно они нечто спасительное.. На его лицо словно наплывает тень ожесточения, и Уикс невольно делает шаг навстречу, вытягивая зачем-то руки, словно боится, что «защитник галактики» потеряет сознание. Глупость какая – тут же приходит в голову. Нэд в мире каких-то неправильных мужчин, где великая цель и идеология прочно владеют сознанием человечества, что так понятно и правильно, но давно забыто им самим.  Неправильный мужчина резко отбрасывает его руки в сторону, сощурившись, буквально вбуравливается взглядом в его переносицу.

Во рту пересыхает. Снова.

Нэд, какой же ты чертов придурок со своей невыносимой жаждой всех спасать и поддерживать, место твое в доме престарелых, раз нет никакого уважения чужого пространства и веры в собственные силы человеческой особи, тем более мужчины, которого никак не назовешь слабым и нуждающимся в помощи. Вот в ответах да, бесспорно, Джон нуждается, не меньше самого Нэда, но по какому-то невероятному стечению обстоятельств они оба имеют слабое представление о том, что происходит вокруг.

Фантомом между Уиксом и Шепардом стоит Феликс, наслаиваясь на образ мужчины, такой знакомый, и в то же время не. В легких исчезает воздух, оставляя сухость, саднящую, въедливую, но Нэд упорно смотрит в глаза Джона, точно сквозь глаза Феликса, меняющегося от пышущего здоровьем молодого человека до вытопленного болезнью подобия буквально в секунды. Нэд упорно смотрит, рассеивая этот сюжет в пространстве вокруг невообразимым усилием воли, задерживаясь вниманием только на вопрошающей складке между сведенных бровей, чужой, волевой, символичной.

Еще шаг.

- Я не знаю, кто вы, Джон Шепард. Не знаю. И почему именно я вас нашел там в городе, тоже не в силах понять. Поверьте, что это самая невероятная, самая жестокая и неправдоподобная встреча в моей жизни. Но я знаю, что вам здорово досталось, раз вы не можете ответить на этот вопрос, поэтому пока вы с самим собой не встретитесь и не познакомитесь, вот эту штуку разумно будет отложить. Просто рядом, вот сюда, - качнув головой в сторону покореженного металлического столика, чудом стоящего относительно ровно, Уикс, в общем-то и не ждет, что это сработает, и оружие перестанет быть так крепко сжатым почти побелевшими пальцами.

Еще один.

Пытаясь разрядить сумасшедшее напряжение, зависшее между их неловкими телами, Нэд отвлеченно усмехнувшись, суетливо шарит в кармане старомодных брюк, выуживая сосуд, продолговатый, больше похожий на привычный его рукам термос. Одному богу известно происхождение этого материала, да и жидкости тоже, но отвинтив крышку, в нос ударяет терпкий запах грецкого ореха, дубовых почек, винограда, коньячный терпкий запах, наверное, единственное, что ему привычно и знакомо в этом персональном аду. Кажется, он конченный алкоголик, если на вопрос одного из военных «нужно ли что-то», он ответил «выпить бы», после чего и был снабжен подозрительным контейнером. Вот тебе и вода, и еда. Вместо того, чтобы протянуть добытое из кармана Шепарду, он сам делает первый внушительный глоток, после прикрывая кулаком рот, стараясь не дышать. Секунда, две, три, тепло стекает в грудь и ниже, вызывая привычную реакцию тела, от чего снова почти все нормально, почти как в нью-йоркской квартире в просторной кухне в приятной компании. Ассоциативное, рефлекторное. Прикрыв глаза и снова открыв, Нэд верит своему телу, верит, как никогда, верит, что от знакомого тепла внутри станет теплее и вокруг, в полуразрушенном помещении, за окном которого серость поселения путается с серостью сумерек, пыльных, дымных, пепельных.

- Знаете ведь, как это бывает?  - отмерев после пробы и вкладывая в его руку так называемую фляжку почти насильно, ждет, пока тот сделает глоток прежде, чем Нэд продолжит, - Алкоголь облегчает посттравматический синдром, по себе знаю, ну.. или очень хочу в это верить.  Выпиваешь, и внутри что-то отпускает, главное не держать в такие моменты оружие под рукой, угу..

Пристально изучая лицо, совершенно чужое, несмотря на идентичность, Нэд вдруг теряет дистанцию, очень неразумно и торопливо сокращая расстояние между ними, чтобы ближе рассмотреть ту чертовщину, что просвечивает сквозь незатянутые шрамы на челюсти и щеке Шепарда.  Изумленно впиваясь взглядом в тихое тепло-оранжевое свечение, отпивает еще глоток, снова возвращая источник напитка в руку Джона. Очень близко, как полчаса до этого, там, у двери, с той лишь разницей, что между ребер не впивается дуло. Шепард замирает, тихо, неподвижно. Секунда, когда Уиксу приходит в голову потрогать это пальцами, провести по неровному краю сплавленной кожи, чувствуя странное текущее вместе со светом тепло из просветов, становится роковой. Нейроны умирают один за другим, исчезая после мельчайших взрывов короткого замыкания, движущегося по нейроволокнам цепной реакцией, все вокруг смазывается, словно художник широким взмахом мастихина счищает с холста проработанную и глубокую реальность. Вокруг лишь пульсирующий серый, липкий до ужаса, но теплый, как плечо Шепарда в сантиметре от его подбородка, дым.

Стоит только чуть повернуться,  и такая сумасшедшая близость резанет острием по условностям и обещаниям, данным Шепарду одним лишь взглядом  - он не опасен, Уикс не опасен, Уикс не нарушит дистанцию, но нет.. как такое случилось? Странно, вдруг он осознает, что продолжает что-то говорить, рассудительным, но взволнованным голосом.

Стоит только чуть повернуться, и обещания сметаются в сторону. Эти серые глаза, Шепард не успевает ничего понять, не успевает отойти, не получается даже уклониться, их соприкосновение слишком внезапное, чтобы быть полноценным. Смазанное, топкое, горячее. Прикосновение к иссушенным губам с едва заметным терпким привкусом, который Нэд жадно пробует, секунду, всего лишь секунду касаясь пальцами щеки.

Липкое, теплое, пепельное вокруг пульсирует в такт гулкому сердцебиению, и нет просвета, сейчас отпустить себя, сдаться этой субстанции, что называется временем, внезапно ставшим слишком осязаемым и пахнущим одним на двоих напитком, оставившим след, шлейф дурмана на губах. В невозможности вернуть себя в понятное состояние, Нэд не отходит, только тяжело выдыхает над его плечом, касаясь виском скулы, едва ли касаясь, почти не касаясь.

Для сближения больше нет пространства между.

Бессилие. Вот что он чувствует. Чувствует это каждую отмеренную заводными часами на его запястье секунду. Пустое, холодное, скручивающее где-то в груди в тугой узел все эмоции, бессилие. Вокруг все настолько незнакомо, насколько далек от них Сатурн.  И он не представляет, что делать, как делать, и делать ли вообще.

Джон. Тоже незнаком, но больше не встает между ними мягкий образ Феликса, он ушел еще в ту секунду, когда Нэд слишком близко подошел к Шепарду, жесткому, теплому, слишком реальному, чтобы быть вымыслом. И рядом с ним это бессилие только усиливается, расправляя внутри знакомые пружины, способные перестроить все его мышление и представление о реальности, как о неизбежной теперь уже действительности. Бессилие всегда толкало его на действие, порой отчаянное, порой безумное.

Губы, жесткие, сухие вначале, после пустили незнакомый, но такой необходимый с первого прикосновения объемный вкус по венам, и пришло смирение. Разорвалась та связь с Нэдом, развеянным по ветру вместе с прахом Феликса. Нет больше тоскливого, толкающего на дно боли, взгляда. Теперь есть только то, что вокруг и только тот, кто рядом. 

Кожа под его руками теплом отзывается во все клетки измученного, иссушенного болью тела, жаждущего, молящего. В этот момент Нэду действительно становится страшно, но взгляд в упор серых глаз возвращает, привязывает, незаметно делая необходимыми эти губы. Происходит страшное, происходит то, чего он боялся целый год. Он выгоняет все памятки, все черточки, детали, запахи и вкусы из своей памяти, оставляя пустоту после, которая будет заполняться без ненужных никому схожестей. Джон все понял, смахнул все преграды простым «я не он.».  Ведь его губы совсем другие; изгиб в горькой усмешке, гладкость тонкой кожи, изрезанной тонкими морщинками, с отметинами от зубов. Другие глаза, без игривого блеска, без надменной ироничности, глубокие, напряженным взглядом ждущие каждое его слово/движение. Пальцы иначе скользят по коже, вызывая совсем незнакомую телу дрожь, нарастающим гулом, словно вулканическая лава, растекающуюся по венам и мышцам. И не пахнут лекарствами.  Порывисто в ключицы жаром, его язык заглушает все доводы разума. Нэд не хочет сбежать, Нэд не хочет прошлого, ни вкусом, ни звуком. А звучит он, должно быть сам того не замечая, как изголодавшийся кот, царапающий обертку чего-то вкусного, и от того только сильнее хочется его другого, его, без аналогий, всей кожей, впитать вместе с такими разъедающими защиту, болезненное упрямство и привычку, поцелуями.

Во влажном безумстве, с губ шепотом лишь его имя, а в шепоте плещется доверие, которого он давно не испытывал. Жадные, губы сталкиваются в порыве обладать, сиюминутно, полно, близко. В каждом прикосновении к Джону благодарность и сумасшедшая открытость ему, словно бы их подгоняли друг под друга искусными выкройками. Медленное течение тепла во времени отобрало у них ощущения пространства, оставляя только сбившееся дыхание в унисон, и такое слаженное, словно отрепетированное движение рук и губ.

После еще обжигающая горечь коньяка, молчание вместо миллиона зависших в темноте слов, и Нэд устало и беспокойно проваливается в сон, окруженный его запахами, его еще отчетливым вкусом на губах, желая лишь знать, что стоит протянуть руку, и он почувствует пальцами горячую кожу, под которой светится мягко-оранжевым жизнь.

День спустя, в попытках отыскать лучшее пристанище, чем то, в котором они провели первую ночь, Уикс исследует лагерь незаметно для Шепарда, но не отставая от него, примериваясь то к одной несчастной комнатенке, то к другой, прикидывая расстояния от и до, что и откуда можно присвоить, чтобы хоть как-то улучшить их положение. Джон больше озабочен борьбой с собственной упрямой памятью, и общением с населением, разноцветным, разновозрастным и …разнообразным, одним словом.  А Уикс старается лишний раз не присматриваться, а если получается, то и вовсе избегать необходимости общаться с представителями других рас. Трется за спиной Шепарда, как пришибленный щенок, ловя каждое его движение, вникая в суть разговоров и вопросов, все больше понимая, что…черт возьми, Джон не прост.

Два дня спустя их берлога (а Уикс и не думал искать себе отдельные апартаменты) переезжает на этаж выше, где над головой не искрят оборванные скрутки проводов, не мигает раздражающе синий светодиод в коридоре, воздух чуть чище,  и даже есть подобие душа, приспосабливать который пришлось ни многим ни малым около трех часов, но зато спустя два дня пребывания в этом времени (если все таки он не умер и не попал в ад), Нэду, наконец, удается привести себя в божеский вид, и отмыться окончательно от крови Шепарда, которого, к слову,  пришлось еще поискать, прежде чем молча продемонстрировать результаты своего такого бессмысленного труда.

Третий день все еще как в тумане. Уикс пока не осознает, ведь и правда.. не осознает, насколько все плачевно, насколько тяжело Джону вспоминать и принимать факт крушения его мира, хотя, судя по выправке, он к этому уже давно привычен; и насколько невозможно Нэду, наконец, понять, что эти полумертвые, или полуживые, которые как-то существуют с ними бок о бок, прошли через ад, и что там, за пределами коммуны, там, откуда он притащил Шепарда в периметр поселения, преисподняя во всех самых красочных проявлениях. Поэтому перемещения его среди поселенцев равноценны вылазке отошедшего от приступа психа во дворик психиатрической лечебницы. Широко открытыми глазами, не видя ничего вокруг, кроме профиля Джона чуть выше уровня глаз, плотно сжатыми губами сдерживая потоки вопросов, комментариев, суждений, Уикс, кажется, готов воспламениться, стоит только кому-нибудь из рыбоголовых саларианцев речитативом обратиться к нему. Словно рефлекторно ища поддержки в серой радужке глаз Шепарда, он упрямо отводит взгляд от вопрошающих любопытных, первые дни не переставая теребивших его часы, рубашку, пуловер и пиджак. Разве что на зуб не попробовали.

Еще три дня, и весь лагерь вывернут ими наизнанку, все, кто интересовал Шепарда, изучены, успокоены и утешены. Уиксу только и остается, что тихо покашливать в кулак, не испытывая той боли от разрушений и потерь, что может испытывать только военный.. космопех, ответственный за то, что случилось, в равной степени с врагом, который оставил после себя эти разрушения. Нэд более чем уверен, что именно это и не дает Джону покоя. Потому что кроме догадок, у него нет больше ничего.. ну, разве что история жизни славного коммандера, рассказанная совершенно не внушающими доверия людьми.. и не людьми.

Больше всего в этих рассказах пугает, что Джон умер. И воскрес. Но отважиться спросить он не может.

Им так и не удается поговорить.  Каждый вечер давясь банкой полусинтетической еды, добытой, видимо, на старых армейских складах, они обсуждают возможность, даже необходимость выходить за периметр поселения. Но прежде, Нэд, запинаясь, сам еще сомневаясь, просит Джона о кратком курсе молодого бойца, включающем, в основном, правила выживания среди инопланетных рас, основы обращения с огнестрельным оружием и … прикрытие. В лице самого Шепарда, потому что Уикс не намерен отставать ни на шаг, пусть даже за периметром его ждет персональный ад. Он прекрасно понимает, что бесполезен в поисках того, что так жаждет найти Джон. Но совсем вдруг просто принять в себе то острое чувство необходимости быть рядом с ним. У него же есть куча шмотья в рюкзаке, на случай ранений, и целый контейнер откопанных в заваленном крыле госпиталя бутылечков, опознанных позже по аналогичным в медблоке как полезные, и иногда жизненно необходимые. Но вот чтобы хоть один клочок бумаги…- ведь нет. Во всем лагере не нашлось ни одного карандаша, ни одной ручки, ни одной долбанной тетрадки, да хотя бы обрывка газеты. И голова Нэда скоро будет походить на голову крепко задумавшегося Страшилы. Потребность что-то выписывать на бумагу ему приходится компенсировать сном, почти всегда глубоким в близости Джона.

Первый раз всегда страшно. И в этот первый раз, наперевес с самым щадящим плечи оружием, Нэд трусит след вслед за Джоном, обегая по квадратам квартал за кварталом такого когда-то родного и любимого Нью-Йорка. Страшно, когда из-под завалов доносятся стоны, из канализации поднимаются зловонные испарения, и с неба все так же сыпет пепел, оставляя на висках уже давно просящуюся седину.

Страшно, когда их соприкосновения так остры, даже когда истошно, но уже хрипло вопящий ребенок, пролежавший под обломками черт знает сколько времени, перекочевывает с рук Джона на руки Уикса. Остры, как если бы критически важная доза кислорода в приступе удушья толкнулась долгожданно в легкие. Каждое прикосновение, каждый контакт с его кожей приносит успокоение на какое-то время, но потом снова надо дотронуться, впитать свою дозу, удостовериться в его реальности. Его такие простые жесты сначала фиксировались Джоном с некоторым удивлением во взгляде, спустя пару дней он привык, и вот сейчас, бывает, тоже нет-нет, коснется, словно напомнить себе хочет о чем-то..

Джон чертовски устал, выкручивать себе память и так, и эдак, чтобы хоть с какого-нибудь угла понять, что именно он должен вспомнить. А что должен, даже Уикс чувствует, наблюдая за его мучениями, бессонницей измученными жестами в полутьме еще не оформившегося рассвета. Казалось, зря набивал наволочку чем помягче, сон не идет в эту ночь ни к одному из них. Нэд понимает, очень хорошо, на уровне инстинкта, что каждая их вылазка в город приближает его к встрече с неизбежным. Рано или поздно Джон вспомнит все. И тогда, возможно, Нэду не останется места в его жизни, в его карьере.. или что от нее осталось. И тогда снова Нэд заблудится в пустоте.

От этого горечь разливается во рту, так ощутимо, что хочется сплюнуть.

Все еще не обнаруживая свою бессонницу, изучает его профиль, рассчитывая интервалы между его вздохами в темноту, и, в какой-то момент не выдерживает, смыкая пальцы на его запястье, утягивая к себе ближе в руки, вздыхая сам, обнимает, тут же чувствуя сумасшедший ток крови от сердца в голову, и по кругу. Замирает внутри от мысли, что ведь это, возможно, последняя возможность провести, как и в ту ночь, кончиками пальцев по несросшимся шрамам на его лице, медленно, уже без удивления. Последняя возможность дотянуться до его лица теперь губами, чувствуя сразу его вкус, еще не забытый. Вечно мерзнущими ладонями, видимо от пакостного воздуха, в котором так мало кислорода, пробраться под одежду, рискуя задеть по незажившим еще ранкам от этих страшных проводов, что торчали из него при их первой встрече. Тронув один осторожно, и, не чувствуя, чтобы Джон при этом вздрогнул, или хоть как-то среагировал, тепло ладонь на грудь над сердцем устроил. В желании усыпить, помочь ему провалиться в долгожданный, но привычно зыбкий сон, движется легкими прикосновениями губ по его лицу, что-то при этом умудряясь проговаривать шепотом.  Джон. Такой незнакомый, такой вдруг необходимый, и такой уже мысленно потерянный.  Его губы приоткрылись, и только от этого бездумно целующий его висок Нэд замирает, чувствуя набирающие обороты потоки жара внутри.

Хочется его, в сгущающейся перед рассветом тьме, в колких объятиях шерстяных накидок, в полуразрушенной, убого обустроенной комнатенке, непривычно естественно хочется. Нэд редко поддавался раньше такому томящему желанию, потому что еще не знал, что, упустив шанс, можно больше не успеть. Однажды смирившись, сейчас будто бы не было кроме этого десятка дней ничего раньше, и, возможно, ничего больше уже и не будет. Оттого Нэд целует зовущие безмолвно губы слишком напористо, с внутренним рокотом, выплескивающимся в полурык, в полустон, сжимает его плечи, судорожно пальцами комкая одежду.  Глубже, сталкиваясь языком с его, ведь ничего более понятного и правильного в его голову сейчас прийти не может. Больнее, ведь как успеть впитать в себя то, что так просится под зубы; мягкая плоть его губ, с готовностью пускающих и ждущих. Жесткий подбородок в обхвате пальцев, пульсирующая кожа шеи под его запястьем.  Стоит того, чтобы пустить жар по венам полным ходом, не противясь.

Не помня себя от резкой жажды, неутолимой ни поцелуями, ни стирающими все вопросы руками под одеждой, Нэд спускает с поводка все эмоции, рвущие его грудь в клочья. Отдаваясь им, хочет для Джона большего, стягивая все преграды с их тел слишком поспешно, чтобы помнить о травмах. Гудящее пространство вокруг отзывается эхом на его стон, когда кожа к коже, горячо и близко, когда на вкус испробован каждый миллиметр его тела, и уже нет сил быть не в нем, стремясь не к разрядке, а к соединению в одно, в единое.

Изгиб его шеи и плеча танцует перед глазами, размеренно, плавно, каждый его позвонок, кажется, отпечатывается на груди, когда Джон принимает его, едва ли сам удерживаясь от спешки. И спешить нужды нет, нет стремления все закончить быстро, потому изгиб шеи так беззащитен в медлительности, требуя ласки.  Только пальцы в его волосах, путаясь, цепляясь за бугорки позвонков на шее, словно снимают с Джона невидимую пелену забытья, такой нужной сейчас лаской к плечам стремятся, чтобы удержаться за него, и не сорваться.