It's so quiet here
And I feel so cold
This house no longer
Feels like home.
К тому времени, как Брэд вернулся в США, о шумихе помнили уже только те, кто всерьёз интересовался прошедшей войной и ролью мутантов в ней. У страны (как и у всего остального мира) были гораздо более важные задачи: восстановление экономики, реабилитация ветеранов, насаждение толерантности и терпимости. Поражение Германии обернулось в какой-то степени её победой в идеологическом плане: общество — американское общество, если быть точным — пересмотрело своё отношение к мутантам. Мутантофобия ещё не была объявлена вне закона, но уже стало неприличным открыто выражать своё неприятие тех, кто имел несчастье родиться с генетическими отклонениями. Мутантов осталось немного, и их количество неуклонно сокращалось с каждым годом, и даже проводимые правительством меры по обеспечению им нормальных условий жизни не помогали: болезни было всё равно, плюют её носителю в спину или в лицо, подают ли ему руку или пинают в зад, дают ли квоту при устройстве на работу. Болезнь просто пожирала мутантов одного за другим, и пусть прошло не так уж и много времени — что такое пятнадцать лет по сравнению с историческими масштабами? — их уже гораздо реже можно было встретить на улицах, чем даже когда они были париями.
Брэду было неудобно и неуютно в этом новом государстве: проведённые за его пределами годы наложили свой отпечаток на его восприятие мирной жизни. Он помнил страну совсем другой, и сейчас ему было трудно привыкнуть к тому, что той страны больше нет, а полученные им медали и ордена хотя и остаются знаками почёта, но почёта какого-то странного. Того, о котором в приличном обществе лучше не упоминать.
Родители его были ещё живы, хотя и сильно постарели, и только попав домов Брэд наконец ощутил, что вернулся на родину: здесь, казалось, всё осталось ровно так же, как было раньше. Точно так же отец проводил завтрак за прослушиванием новостей, точнее, уже даже за просмотром — у них уже появился новый, остросовременный телеприёмник, периодически начинавший плеваться паром не хуже маминой кофеварки. На небольшом но чистом экране легко можно было разобрать лица политиков, и отец каждый раз, обвиняюще тыкая в каждое из них пальцем, объяснял Брэду, кто из них кто. Брэд слушал, кивал — и тут же забывал их напрочь. Его не интересовала политика с той самой минуты, как политика перестала интересоваться им. Как и тысячами других солдат и офицеров, выполнивших свой долг и ушедших в запас. Запасные военные страны, уже давно посвятившей себя новому врагу. Бывшему союзнику. Ничуть не менее угрожающему, чем бывшая Германия.
Точнее, так Брэд понял из временами уклончивых, временами яростных речей всё тех же политиков, которые с каждым днём начинали всё больше казаться ему совершенно одинаковыми. Как будто телеприёмник показывал одного и того же человека, то вальяжно-добродушного, то злобно зыркающего, то показушно напуганного. И глядя на него, Брэд гнал от себя воспоминания о другом человеке — человеке ли? — которого он тоже помнил разным. Глядевшим на него с испуганной надеждой. Сосредоточенно разглядывавшим умирающего с кровью Брэда на клыках мутанта. Пусто и голодно уставившимся на команду цеппелина над разодранным на куски попугаем.
В конце концов Брэд начал осторожно наводить справки о Квентине Беке — и неожиданно натолкнулся на глухое сопротивление. Словно, идя по коридору, внезапно упёрся в невидимую стену из толстой резины, мягко, но неуклонно не пускающую дальше.
Сначала Брэд удивился.
Потом, когда в ответ на его просьбы работник архива поморщился и прямо посоветовал не рыться дальше в этом деле, разозлился.
Злость помогла ему раздобыть наконец необходимые сведения, надёжно похороненные под залежами документов второстепенной важности. Они не были секретными, но нежелание документалистов работать с ними сохраняло их в неизвестности гораздо лучше грифов и сейфовых шкафов.
Квентин Бек умер почти в тот же день, когда Брэд отправился в свою долгую командировку.
Его похоронили без всяких почестей, на каком-то небольшом военном кладбище в городке, названия которого Брэд до этого даже и не слышал. Когда он попытался выяснить у родителей, что они знают об этом, ни отец, ни мать сначала даже не поняли, что Брэд имеет в виду. Те споры, которые велись на кухне незадолго до отъезда Брэда, уже давно канули в Лету не хуже записей о Беке.
Может быть, именно поэтому Брэд почти не сомневался, отправившись на автовокзал, чтобы купить билет до того самого городка. Было что-то до боли неправильное в том, что человек — человек? — сыгравший значимую роль в истории США, всего мира и личной истории Брэда, превратился в несколько тускло-жёлтых бумажек с уже начинающими выцветать буквами. Что именно Брэд хотел увидеть, узнать или понять на кладбище, он не знал. И всё же почти не сомневался, что поступает правильно. Почти.
Ехать пришлось довольно долго, с пересадкой в большом городе. Брэд даже со станции выходить не стал, просидел всё время между прибытием одного его автобуса и отправлением другого в углу душного зала, по армейской привычке заняв самую выгодную позицию, откуда просматривалась вся окружающая местность. В этом городе было слишком много людей — даже на автостанции их было слишком много, на вкус Брэда, отвыкшего от скопления такого количества народа в одном месте.
А вот город, где нашёл своё последнее пристанище Бек, встретил его тишиной и покоем. Здесь не было обычной предрождественской суеты, улицы, покрытые тонким слоем слабо хрустящего под подошвами тяжёлых сапог Брэда снега, были безлюдны и пусты. Кое-где только можно было заметить в тёмных витринах небольших магазинчиков украшенную ель, а больше ничего и не напоминало о том празднике, который вся страна готовилась отметить с привычным размахом.
Снег падал крупными хлопьями, слишком редкими, чтобы замести отчётливые следы, ведущие перед Брэдом к кладбищу и дальше, между могилами. Брэд безотчётно пошёл по ним, разглядывая по дороге надписи на одинаковых надгробиях. Где именно похоронен Бек, он всё равно не знал, так что направление поисков не представляло совершенно никакого значения.
Замаячившую впереди фигуру в чёрном пальто Брэд заметил не сразу, только когда подошёл уже на довольно близкое расстояние. Человек стоял к нему спиной и не спешил поворачиваться, хотя не мог не слышать шагов Брэда. Более явно выраженного недружелюбия и нежелания разделять кладбищенский покой с другим посетителем нельзя было и представить. И что-то в этом было такое знакомое…
— Брейер? — нерешительно позвал Брэд.
И тут же поправился:
— Брайер?
Фамилию унтер-офицера он вспомнил не сразу, но вот движение плеч, с которым тот, слегка помедлив, повернулся на оклик, узнал моментально.
