Раз – рассказ,
Два, три – смотри,
Четыре, пять – скорей гулять,
Шесть, семь – уйду совсем,
Восемь, девять – что мне делать?
Десять… Десять… Десять… Десять…
"О чем ты думаешь, когда видишь снег?"
Ему казалось, он забыл об этом разговоре. Он уже забыл этот кабинет, в котором два раза в неделю был вынужден беседовать с психологом. Он забыл ту зиму. И вдруг вспомнил об этом разговоре, когда вышел первый раз из дома на улицу. Вышел на засыпанный снегом двор, чтоб увидеть белоснежную равнину, и редкие деревья, и зеркало озера, где-то между ними, прячущееся в долине.
Если честно, после гор и баркаса, Уилл боялся выйти. Боялся, что местность окажется знакомой, что он сообразит, где находится. Что незримое для остальных присутствие тоже узнает, благодаря ему - через него. Несколько суток он не подходил даже к окнам. И сдался только тогда, когда стены начали давить на него, как стенки гроба.
Уилл вышел, увидел эту прекрасную долину, будто засыпанную лебяжьим пухом, и вспомнил тот разговор в кабинете.
О чем он подумал, когда увидел снег?..
Комплекс героя.
Наверное, психолог тогда был основательно прав. Просто Уилл позволил себе об этом забыть. В конце концов, он был ребенком, он не обязан был понимать слишком умные слова, которые до него хотел донести терапевт. Но сейчас все воспоминания были, как никогда, прозрачными и яркими, и Уилл позволил себе вспомнить этот разговор.
И, глядя на снег, подумал о том, что снова перетянул одеяло на себя. Вот он снова герой, и у него новая Сара Патрел, и новый отец, которому нужна помощь, и ему самому тоже нужна помощь - больше, чем всему кластеру, каждому из кластера. Его чувство ответственности убивало его медленно и мучительно.
Он хорошо помнил, как ощущала себя Райли: там, на каталке, в лаборатории, когда направляла дуло пистолета в рот. Он хорошо понимал, что ею руководило. И точно так же знал, что как только он даст этому желанию волю, как только мысль превратится в действие, его остановят. Кто-нибудь из кластера придет полоскать ему мозги и вместо трех голосов в его голове станет четыре. А может и пять.
Уилл хорошо помнил, как сам уговаривал Райли подождать и не совершать ошибки.
Только вот его собственная ситуация отличалась от той, в которой находилась девушка. У него не было безумно влюбленного копа, готового примчаться в незнакомый город, на другой материк, и спасти от неминуемой беды. Его собственная беда уже состоялась.
Первое время Шептун оставлял его совсем ненадолго - хорошо знакомый с процедурой допросов и пыток, Горски никогда не практиковался в этой области, но прекрасно понимал, что его изводят, берут измором, не сказав при этом ни единой угрозы, толкуя только об облегчении, которое он может получить, если расскажет, где находится. Если "сольет" кластер.
С другой стороны были Ангелика и Джонас, какие-то осколки от них, сохранившиеся внутри связи, воспоминания, отдельные фразы, настойчивые, напористые - просьбы защитить кластер, увещевания, доводы.
Уилла раздирали на куски, раздергивали в разные стороны. Сутками напролет он будто сидел перед постоянно работающим телевизором, который самопроизвольно менял каналы. Сон из отдыха превратился в обрывистую дрему, заснуть глубоко получалось с большим трудом и через раз. К голосам в его голове добавилась бессонница. Потом пропал аппетит. Горски начал превращаться в тень самого себя.
Он знал, что от него требуют. Чего хочет от него Шептун. И о чем говорит Джонас. Не отвечать обоим было неимоверно трудно. Он сам был тот еще упрямец, но шизофрения, происходившая в его голове каждый божий день, доводила его до ручки. За неделю - только лишь за неделю - он замкнулся и перестал разговаривать даже с Райли. Весь кластер знал, что происходит, но на прямой вопрос "он здесь?", Уилл говорил, что нет - не здесь. Говорил, что все нормально.
И Шептун неизменно спрашивал следом: "они с тобой? Ты с ними разговариваешь? С кем из них?"
Шептун знал свое дело, Уилла как будто распинали, постоянный зуд в ухо отравлял его - он начал вздрагивать от скрипа двери или половиц, время превратилось в бесконечное ожидание. Уилл ждал, что дверь вот-вот распахнется, и в нее войдет кто-нибудь чужой и агрессивный. Он не мог извести этот страх, он только притворялся, что все в порядке.
Горски мог только представить, как штормило кластер...
Если бы он мог, он бы разорвал связь и с ними. Не мог. Поэтому закрывался, как умел. Ото всех. Не пускал в свою голову, не шел на контакт даже с Райли, которая находилась на расстоянии вытянутой руки. Ему хотелось бы закостенеть. И в середине второй недели Райли, наверное, это поняла, оставив его в покое. И тогда у Уилла возникла первая очень нехорошая мысль.
Почему?..
Почему его жизнелюбие оказалось сильней? В аптечке была масса чудесных ампул и стекляшек, содержимое которых было одно другого краше. Почему он не ввел себе убойную дозу инсулина? Зачем он решил выпендриться, если бы инсулин был бы самым правильным решением?
Один укол, и кластер в безопасности.
Но Райли была его Сарой Патрел. Он не имел права ее оставить. Она бы без него не смогла.
Уилл вытащил ее. По совести, его даже не так сильно волновала судьба кластера, насколько волновала судьба Райли. Он ее вытащил. И сверзил себя в глубокую пропасть. В медленное мучительное умирание под грузом ответственности. Под постоянный шепот трех голосов.
Джонас был прав. Кластер надо было защитить.
Поэтому, когда Райли уехала, и ее сменил Вольфганг, Уилл уже знал - он делает все правильно. Все хорошо.
Ей нужно от него отдохнуть. В конце концов, она не машина. А Вольфганг... А что Вольфганг? Как будто с его появлением двери стали открываться иначе, и озеро стало дальше.

ЗЫ За один только объем этот текст нужно прятать под кат. Мне очень жаль.
Хотя нет, не жаль. Совершенно.

Со сменой "сиделки" сильно много не изменилось. Богданов был тем еще бирюком - хотя бы не доставал Уилла вопросами и попытками разговорить. И это оказалось последней каплей.
Их это общее молчание было и хорошим и плохим. Из-за каши в голове у Уилла было даже обманчивое впечатление, что они не пересекались в доме. Вольфганг вообще оказался человеком-невидимкой, но его взгляд на себе Горски ощущал буквально затылком. Это немое, очень пристальное и неприятное внимание, от которого хочется спрятаться, но негде. Это ощущение постоянной слежки лишь сильней утомляло – в общую кучу разом добавились терзания насчет того, что если все прекратить, кластеру станет и больней и легче одновременно. Угроза будет исчерпана, не будет такой необходимости наблюдать за проштрафившимся героем.
Для того, чтоб дозреть, Горски нужно было всего-то несколько суток. Плюс ко всему, из-за отсутствия рядом Райли с него как будто отпала часть ответственности – за нее.
Он не имел ни малейшего представления, у кого из кластера какой часовой пояс. Он просто знал, как это ощущается - когда кластер спит; каждый из кластера. Это было не сложно.
Что было сложно, так это дойти по снегу до озера. И, пройдя по берегу, выйти к проруби. Шептун шипел и ругался, Джонас говорил, что Уилл все делает правильно. Горски не был уверен в том, что Малики до сих пор жив. Он не был уверен даже в собственной вменяемости.
Топор, которым он разбил поверхность ледяной корки, казался как никогда тяжелым. Пистолет был бы неплохим вариантом. Или воздушный пузырь, пущенный в вену из шприца – воздушная эмболия; интересно, сколько воздуха нужно всадить в вену, чтоб остановилось сердце?.. Это было бы забавным вариантом для изучения, если бы в доме были шприцы.
Уилл не знал толком, почему предпочел озеро, а не петлю. Наверное, потому, что боялся - из петли Вольфганг его вынет, стоит ему только начать задыхаться. Он помнил, как это было с Райли, когда головорез душил ее, набросив на лицо пакет. Вольфганг определенно имел бы все шансы успеть, вмешаться, как это сделал сам Уилл в ситуации с Райли.
Озеро же... Оно было в отдалении. Хоть на какой-то, но дистанции. Дальше, чем притолочная балка в гостиной. Озеро было ледяным. А если уйти под лед...
Без куртки, босиком, было жутко холодно – сбросить верхнюю одежду, и разуться у самой полыньи было правильным выбором. Но постоять несколько секунд на снегу - было уже такой мелочью в сравнении с возможностью нырнуть... Уилл даже подумал о том, что не плавал очень давно. Какая ирония...
Они очнулись разом, все и каждый. Когда Уилл соскользнул в воду, опираясь о край проруби. Очнулись, как только он сам ощутил душащий холод зимней воды. Весь кластер как будто заходился криком от ужаса, хотя никто из них не кричал голосом. Только Райли, кажется, плакала.
Зато вот Шептун кричал от злости.
А Джонас спокойно улыбался.
Все это было уже не сильно важно.
Уилл сделал глубокий вдох… Насколько смог, глубокий, тут уж как получилось - ребра свело. Где-то совсем неподалеку хрустел под чужими ногами снег. Нужно было только отпустить край проруби, соскользнуть вниз, где темно, глубоко и холодно. И Уилл отпустил, соскользнул, выдыхая беззвучно – чтоб совсем, чтоб без шансов. И когда поверхность воды сомкнулась над ним, в голове у него стало, наконец, тихо…

Оказалось, это очень сложно - преодолеть сопротивление организма. Уилл знал, что надо сделать вдох. Нужно перестать задерживать дыхание и глотнуть ледяную воду, чтоб она набралась в легкие. Нужно было разомкнуть губы и просто глотнуть. И дальше все было бы легче, секунды перестали бы тянуться маленькими бесконечностями, мозгу стало бы не хватать кислорода, пришли бы последние галлюцинации, яркие вспышки цветов, и за ними - забвение, обморок, смерть. Это было не страшно, он уже не боялся. Это было просто сложно. Инстинкт самосохранения - очень заморочливая и упрямая штука.
Сквозь толщу воды, сквозь лед, Уилл, как сквозь вату, услышал удары. Течения подо льдом не было ровным счетом никакого, вода стояла неподвижно, и ему самому казалось, что он уходит вниз слишком медленно. Недостаточно быстро. На момент сквозь странный, почти блаженный покой, возник страх - вот сейчас кто-нибудь сунется в воду и выволочет его наружу, на воздух, к кластеру, к Джонасу, к Шептуну. К реальности.
Если бы он мог, он бы сейчас сказал - все нормально, все правильно, все так, как должно быть. Так будет лучше. Ничего страшного. Просто отпусти. Пережди. Совсем немного.
Потерпи немного - хотел сказать Уилл.
Потом будет легче.
На момент ему показалось, что над прорубью стоит весь кластер, но он не слышал их голосов - ни там, наверху, ни у себя в голове. Как будто его отгородило какой-то странной, глухой стеной. Как будто контузило взрывом, на время лишив его слуха. Это было восхитительное ощущение, окупавшее обжигающий холод воды. Окупавшее близкую - и желанную, что хуже всего - возможность смерти.
Горски стало жутко из-за того, что эта тишина может прекратиться. И, если быть честным, он даже решил молиться, чтоб его не вытаскивали. Он даже попытался поднять руку - не навстречу Вольфгангу, не пытаясь за него уцепиться, но для того, чтоб толкнуться ото льда вниз. Найти опору и... оторваться. Чтоб уйти.
Он попытался это сделать, но мышцы были сплошь одеревеневшими от холода. Уилл, может, и хотел бы, но двигаться уже не мог. Гипотермия выдавила из легких остаток кислорода - наверх, к разбитой осколками ледяной корке поднялись крупные пузыри, поиграли на поверхности и лопнули один за другим.
Уилл еще мог рассмотреть искаженное лицо над водой. Но он, наконец, хлебнул воды, и все разом стало безразлично. Его потянуло вниз - или у него возникло ощущение, что потянуло. Сознание помутилось, и Уилл уже не ощущал разницы - что на самом деле тянет его наверх, что Богданов ухватился за него, сжал пальцами, наверное, до синяков. Что ледяной воздух колючками впивается в мокрую кожу.
Холод сковал его, как кокон, все мышцы свело судорогой, но резкой, колющей боли от холода уже не было.
И только здесь, на поверхности - тоже та еще ирония - он отключился окончательно, оставив кластеру на месте всех своих чувств черную дыру, которая грозила вот-вот втянуть в себя все окружающее и разорваться сверхновой.

Дыхание вернулось само собой, почти без посторонней помощи - Уилл едва успел хлебнуть воды, и пока Вольфганг тащил его наружу, пока сдирал заскорузлую на морозе мокрую рубашку, от всех этих перемещений организм среагировал сам. Первый неглубокий вдох вызвал спазм, за ним появился сиплый, поверхностный кашель. С сознанием все было куда сложней.
Горски вроде бы и вырвался из душащего обморока, но соображать прозрачно и внятно, как раньше - не мог. Между ним и миром оставалась дымчатая толща льда, под которой он находился буквально мгновениями ранее. Даже сделать ничего, сказать что-то - не выходило. Будто тряпичная кукла на поверхности воды, Уилл болтался в полузабытьи, в каком-то отупении, всеобъемлющем, нездоровом покое, который не нарушался ни единой мыслью - они как будто тоже замерзли, застыли вместе с ним. Склеились, как мокрые листья у цветка, скованные инеем, неподвижные.
Все их с Вольфгангом перемещения едва осознавались - вот только что они были еще на озере, и Уилл ощущал холодный ветер на лице. И над ними было темное небо в мелких дырках звезд. А тут он уже лежит на досках пола, в потоке яркого электрического света, и тепло начинает есть кожу, грызет, начиная с кончиков пальцев.
В ванной стало совсем дурно. Во-первых потому что Горски начал отогреваться и с этим пришла боль, а во-вторых... Во-вторых, сквозь глухой, спасительный ступор до Уилла начало доходить, что все это не бред, и он совсем не умер, и все эти размытые, яркие образы - не галлюцинации. Он действительно жив, и это... плохо.
Губы были совершенно сухими, его бросало то в жар, то в холод. Мышцы ломило так, как будто по нему проехал танк. В груди было тесно, стыло... пусто. Виски были мокрыми - от воды, от испарины.
Горски с очевидным усилием приоткрыл глаза, заторможено глядя на Вольфганга сквозь светлые ресницы, и - Господь свидетель - ему хотелось плакать от злости.
В этом была высшая степень несправедливости. Потому что, будь они все прокляты!.. Кто они все такие, чтоб решать за него?! И кто они все такие, чтоб отказываться от того решения, которое он принял?..
Это рисковало обернуться для него конкретной головомойкой. Уилл почти ждал, когда же они, наконец, разом набросятся на него, и начнут клевать, но сам не разбирал чужой эмоциональный фон, без сомнения доступный ему сейчас через связь, но понятный примерно настолько же, как и абракадабра на стене какого-нибудь шумерского храма.
Чужие чувства зудели на периферии, но все же не трогали его. С Горски все еще оставался приятный апатичный покой переохлаждения, владел им и защищал его.
- Зачем?..* - Одними губами произнес Уилл, не уверенный в собственном голосе; на самом деле не желающий говорить настолько же, насколько не хотел дышать. Тотально не хотел быть.
Не то чтоб он сильно нуждался в ответе на свой вопрос. Это в большей мере было порицанием и обвинением. Претензией.
Зачем его нельзя было оставить подо льдом, когда из-за него все рисковало стать только хуже?..
_____
* Я подразумеваю короткое "why?", которое здесь контекстно имеет право на существование и произносится одним выдохом.

Горски провел его мутным взглядом до дверей, в общем-то, здесь и сейчас все еще сомневаясь в реальности происходящего. Нет, он без сомнения был жив, в этом как раз сомневаться не приходилось. Однако кластер - Номи, в частности, и Райли, появлявшиеся возле него последнее время перед "радостным" знакомством с Шептуном (реально-нереальные, находившиеся с ним, и вместе с тем на другом конце земли)... Кластер, и Джонас, и Шептун, бывшие рядом и одновременно очень далеко от Уилла, вызвали в нем то странное, искаженное состояние сознание, разбавленное смешанным наркотическим бредом, волей-неволей внушавшее впечатление о нереальности находившихся рядом людей.
Признаться честно, Горски казалось даже, что Вольфганга нет здесь, что это визит, но не более того.
А еще эта сонливость, вызванная переохлаждением...
Кажется, он никогда так сильно не желал заснуть, как сейчас.
Сдвинувшись самую малость вбок, к низкому бортику ванны (Господи Иисусе! Он никогда еще не мылся в такой крошечной ванне, он даже колени разогнуть здесь толком не мог), Уилл привалился к белой стенке плечом, виском, смеживая веки. Конвульсивная, "мерзлая" дрожь, наконец, отпустила его, и он начал отогреваться; и заснуть сейчас было самым легким и самым приятным вариантом.
И, вроде бы, к возвращению Вольфганга у него получилось провалиться - то ли задремать, то ли уплыть в полудрему, сквозь которую слышишь каждый звук. Не сон, нет, но сумрачное, пограничное состояние сознания. Уилл даже вздрогнул, когда Богданов со звонким, вкусным звуком сорвал крышку с горлышка бутылки. Заморгал часто, мелко, как от попавшего в глаза песка, заторможено соображая, где он, кого он видит и что происходит.
Ухватившись за начало проникновенного монолога, как муравей хватается за былинку, пытаясь удержаться на поверхности водоворота, Горски только слушал и медленно моргал, пытаясь не занырнуть в сон на полуслове.
Ему наверняка стоило снова проглотить несколько "веселых" таблеток, но и без них восприятие было настолько искаженным, что услышанное путалось бессвязным комом.
Уилл облизнул липкие, сухие губы и посмотрел на Волфганга неживым каким-то, пустым взглядом.
Он же хотел. Он же был готов. Все было нормально. Он вообще не рассчитывал на то, что его будут вытаскивать. Ему было не нужно. Им всем это было не нужно.
- Обстоятельства были разные... - Он хрипел, и во рту, на губах, все еще держался привкус ледяной озерной воды. - У нас с ней были разные обстоятельства... У нее был шанс... А я уже угроза... Он знал, что я буду там стоять... Понимаешь?.. Он знал, что я посмотрю... Он просто был на шаг впереди меня... А я этого не понял... Я подвел вас... Я ее подвел... Я ошибся... - Подняв руку из воды, Горски попытался протереть глаза пальцами, но координация все еще оставляла желать лучшего, так что он просто мазнул ладонью по лицу, бессильно уронив кисть обратно в воду.
- Я должен был вас защищать... И я не вытаскивал... вас... Я вытаскивал её... Её одну... Вытащил... молодец... и сдал вас... Мне просто нужно... все исправить... Я все исправлю... - Язык еле ворочался, слова путались. Да может он хотел бы сказать совсем не это. Может он хотел по привычке сделать вид, что все нормально. Но слова несло, как волны - не остановишь, не сдержишь.
- Меньше усилий... - Уилл закрыл глаза. Логик в нем был совершенно не убиваем. - Меньше рисков... Он уже знает... про Ном... про Райли... Про тебя... Он все знает... У него Малики... У него все карты на руках... Скоро он разберется, где я нахожусь... Вы же не сможете... перевозить меня вечно... И он придет... И это бы все поправило... Сразу... Понимаешь?.. Защитить кластер, Вольфганг... Это не сделало бы тебя монстром...

В той, другой жизни, которая была у Уилла до появления Ангелики перед патрульным автомобилем, он бы счел действия Вольфганга нарушающими личное пространство. Но в этой жизни, в которой Горски существовал сейчас, между ним и Вольфгангом, ним и Ном, и Кафиусом, и Лито - между каждым из кластера и Уиллом не было никакого личного пространства. Оно стерлось, смазалось, нивелировалось. Как можно читать мораль о безнравственности, или о фамильярности своей правой руке, моясь в душе?.. Например.
Он валялся в чужой ванне, голый, рядом с парнем, с которым успел перемолвиться едва ли парой слов за время их "знакомства". И в то же время как будто наблюдал за собой со стороны, с рукой, почти по плечо в воде, выдергивая пробку со дна ванны. Это было странно, дико, но нельзя сказать, что неприятно.
Уилл тупо наблюдал за тем, как Вольфганг добавляет еще горячей воды, совершенно не тревожимый ни стыдом, ни еще какими бы то ни было чувствами подобного толка. Хотя еще несколько лет назад испытывал объяснимый дискомфорт, в первый раз оказавшись в общем душе полицейского участка.
- Это ты меня не слушаешь... - Горски прикрыл глаза, откинувшись затылком на бортик ванны, даже прохладный в сравнении с тем, какой горячей была вода. Голова от пара мгновенно закружилась.
- Вот скажи мне... - Он облизнулся, первый раз за все время подумав о том, что ему бы хотелось выпить что-то. Горячее, как минимум. Хотя именно сейчас он бы не отказался от стакана скотча. Можно даже безо льда.
- Тебе так нужен Шептун в кластере?.. Правда, что ли?.. Я открыл ему двери... впустил его... И пока я здесь, пока я в сознании... Он с нами... Он знает, чем мы дышим... что мы чувствуем... что делаем... Он играется... как кошка с мышью... Он потратит время, чтоб найти нас всех... Пока я жив... Он будет с нами... В твоей голове... Я как коридор между ним и вами... И не надо... мне тут... - Уилл предпочитал не двигаться. Если совсем откровенно, он предпочел бы помолчать, какой-то частью сознания понимая, что не запомнит ни черта из того, что они с Вольфгангом тут глубокомысленно обсуждают.
- Любому организму свойственна самозащита... Но иногда пораженные гангреной части тела нужно ампутировать... А не пытаться восстановить... Знаешь?.. - Горски качнул головой из стороны в сторону, оставшись загривком на изгибе бортика, найдя удобное положение и перестав соскальзывать по дну.
- Это мое решение... и не надо мне тереть... Что оно перестало быть моим, когда я родился в кластере... Сомневаюсь, что в других кластерах это не происходило... Ангелика... Она тоже сделала это... И Джонас любил ее... Я это знаю... И он отпустил ее... Потому что одна жизнь в обмен на несколько - это очень мало... Очень... Понимаешь?.. Ты должен был... Так будет правильней... Так будет безопасней... Ну что за... - Уилл нахмурился на какие-то секунды, и тут же это выражение сошло с его лица, как тень - Горски не то чтоб был в состоянии надолго задерживаться на чем-то одном. На возмущении и злости. Например.
Как у Вольфганга вообще хватало наглости втирать ему все это? Неужели не было понятно, зачем и почему Уилл так поступил? Неужели нужно все разжевывать, чтоб упертый немец сдался и отпустил его?..

- Если я успею доползти и заблокировать замок - фига с два ты меня вытащишь... - Не глядя на Вольфганга, пробормотал Уилл. Не для того, чтоб хоть что-то сказать, а просто оставляя за собой последнее слово - ну хоть так, раз уж Богданов сейчас считал себя в праве решать за него.
В наступившей тишине, без каких-то внешних раздражителей, стало еще сложнее сдерживать навалившуюся с новой силой дрему. Горски снова съехал к борту, опустился на него виском, глубоко, ровно вдыхая поднимавшийся от воды пар. Это словно бы давно забытое ощущение, тонкое, как газовая вуаль; чувство полного отчуждения от окружающего мира - без чужого присутствия, без посторонних эмоций - временно вернулось и поглотило его, затянуло и увлекло за собой. Баюкающее одиночество, от которого Уилл успел отвыкнуть, и которое обещало безопасность, хотя бы здесь и сейчас. Это было почти запредельным удовольствием - остаться с самим собой хотя бы ненадолго.
Он даже начал видеть какой-то сон, ухитрившись таки задремать. Что-то тревожное и не сильно приятное, оставшееся на поверхности после пробуждения только бензиновыми разводами дурного предчувствия. От хлопка распахнувшейся двери Горски вздрогнул, вновь промаргиваясь, с явным неудовольствием уставившись на Вольфганга, нависшего над ним с каким-то требованиями, непонятным Уиллу спросонья. Только лишь заметив в руках Богданова чашку, он сообразил:
- Не знаю... - Откликнулся, поднимая руку навстречу, но опоздал.
В том, как Вольфганг поднял его голову, было что-то совершенно не свойственное немцу - как-то Горски не представлял его с такой трепетной заботой подносящим чашку к чьим-то губам. Удивленно подняв брови, Уилл сначала исподлобья взглянул на Богданова, пригубив чай, зашипев и отдернувшись инстинктивно - обжигаясь напитком и облизываясь. И тут же потянулся обратно, отпивая мелкими глотками.
- Для того, чтоб открыть капкан, нужно убить Шептуна... Спасибо... - Уцепившись за запястье парня мокрой ладонью, Горски одновременно контролировал его желание напоить кипятком и не давал убрать чашку достаточно далеко, отпивая приемлемое количество жидкости. - Потому что или я, или он... Чья-то дверь... она должна закрыться... - Уилл отпустил чужое запястье, вместо этого растирая ладонью лицо, стараясь окончательно проснуться.
- Сам ты мудак... - Отозвался беззлобно и даже укоризненно. При этом все же предпочтя не пускаться в долгие объяснения по поводу того, кем и чем являлся для кластера Малики. И как он сам, Уилл Горски, был виноват в том, как все в итоге сложилось.
Ведь если бы он не погнался за Джонасом на машине, если бы он доверился и не стал сомневаться в услышанном, все могло бы быть иначе. У Шептуна не было бы лишнего источника информации...