Томас лишь облизнул губы, глядя на белое тело, с царственным бесстыдством выставленное напоказ его жадным глазам. Он вдруг увидел - так ясно, как будто бы это было на самом деле - как Люсиль в образе римской язычницы или же осужденной колдуньи поднимается на эшафот, возле которого уже сложены вязанки дров. Толпа беснуется, воздух вокруг звенит от угрожающих криков, палач грубо хватает ее за ворот платья, и вот... вот она стоит, нагая, как в день рождения, пожираемая сотнями глаз (ужас, жажда и зависть), величественная, как королева, которую увенчает терновый венок. И он там, в каком-то перерождении, малолетний ребенок, онемевший от ужаса, от восхищения красотой, которой вот-вот суждено подвергнуться нечеловеческим мукам.
Но виденье отхлынуло - и пропало, и долгий взгляд Томаса, следя за неторопливым облачением, не мог оторваться от темного треугольника, скорее подчеркивавшего, чем скрывавшего родник, который, единственный, мог утолить теперь его жажду. Когда же он скрылся под тканью, молодой человек еще некоторое время рассеянно моргал, словно вспоминая, где находится, и что собирался делать.

- Ах да, завтрак!- произнес он с улыбкой, бывшей лишь тенью прежнего веселья; было видно, что он испытывает сильное колебание, стоит ли направиться вниз за прислугой немедленно, или же можно еще обождать. Но рассудив, что уже дал обещание, он со вздохом отправился выполнять свой долг.

... Вернулся он через некоторое время, и было заметно, что поход, на который возлагались такие надежды, принес ему не столь уж сильное удовольствие. Понимая это и не желая, чтобы Люсиль стала доискиваться о причинах, Томас проговорил, раздраженно пожимая плечами и почти падая в кресло возле камина.
- Эти мужланы, похоже, не знают, что бывает пища, отличающаяся от овса, и что люди могут испытывать голод не только по расписанию, а в разное время суток. Болван, ведающий номерами, отправил меня к здешней хозяйке, а та заявила, что время завтрака уже прошло, и что она не намеревалась готовить своим постояльцам до ланча. Если мы захотим (это опять-таки, по ее словам; глупая курица чуть глаза мне не выклевала, шныряя вокруг да около!) мы можем - можем! - пройтись до кондитерской, которая, впрочем, может быть еще не открыта из-за малого количества посетителей. Впрочем, две вещи мне удалось добыть,- он гордо улыбнулся и выпятил грудь, словно малыш, желающий показать матери, что уже научился завязывать шнурки башмаков.- Кофе и сэндвичи будут готовы через пятнадцать минут. И еще адрес портного, по ее словам, лучшего в городе; я намерен туда направиться сразу же после завтрака.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-25 00:52:41)

Ноздри на остром носу молодого человека дрогнули, губы поджались, образовав тонкую белую линию. Сейчас на его лице отразилась смесь высокомерия и упрямства, какое могло только посетить наследника не последней в Камбрии благородной фамилии, которому предложили уподобиться грязному горожанину.
- Моя сестра, леди Люсиль Шарп не будет наряжаться в обноски. Пока я жив, во всяком случае,- на миг мальчишеская запальчивость слетела с него, и сейчас перед собеседницей стоял молодой рыцарь, поймавший непочтительный взгляд, брошенный даме его сердца. Сдвинув брови, он поднялся и в несколько шагов оказался возле сестры, схватив и сжав пальцами ее прохладные ладони.
- Никто, никогда,- со страстью проговорил он,- никто, никогда не увидит тебя, одетой неподобающе. Если в этом городе есть хоть один человек, способный вдевать нитку в иголку, через час он будет здесь. Потом мы поедем в Лондон... ну или хотя бы в Карлайл, и там закажем тебе все лучшее, что только сумеем найти. Позволь мне сделать тебе хотя бы этот подарок! Я ждал так долго...- юный любовник привлек ее к себе, принимаясь целовать одетые шелком плечи.

В этот момент раздался стук в дверь - и сразу же, с бесцеремонностью, подхлестнутой любопытством, та распахнулась, и дебелая горничная лет восемнадцати впорхнула в комнату с быстротой, позволяемой ее округлыми формами и тяжестью подноса в руках. Быстрые, словно сойки, глаза обежали комнату, расширившись при виде стоящей у окна пары.
- Завтрак, сэр,- протараторила она, делая несколько шагов и продолжая с проворством заправской сплетницы обследовать номер. При виде смятой постели пухлые щечки даже зарделись от удовольствия: то-то будет рассказать товаркам про новых постояльцев, вписанных в книгу как брат и сестра.
- Куда прикажете... мадам?

Нескромное любопытство, которое горничная даже не пыталась скрыть, в первый момент заставило Томаса застыть в напряжении. Но рука, оставшаяся лежать на плече, дала ему силы с невозмутимостью выдержать вражеский натиск: он лишь следил за девицей взглядом, выражавшим чистейшее отчуждение, как будто она была какой-то посторонней вещью, предметом, отвлекшим их от уединенной беседы - например, спортсменом, шествующим мимо окон с ягдташем*, полным трофеев.
Когда она вышла - а это был целый отдельный спектакль, в котором смешивалось разочарование от столь недолгого наблюдения за загадочной парой и радость побыстрее пустить в гостиница и во всем городе новый слух - он продолжал смотреть на закрывшуюся дверь, и в этом взгляде читалась неумолимая холодность.
- Она донесет,- проговорил он бесстрастно, не выражая заботы или опасения, лишь очевидный факт. Взгляд еще некоторое время буравил безответную к подобным проявлениям дверь, а затем молодой баронет повернулся к сестре.
- Ты понимаешь, что будет?- спросил он почти тем же тоном, а потом усмехнулся и лукаво посмотрел на Люсиль.- Ну и скажи, зачем ты это проделала?

* понятие "спортсмен" в то времена распространялось и на одиночную охоту, в том числе с ружьем и собакой. Например, известные тургеневские "Записки охотника" переводятся на английский язык как "A Sportsman's Notebook".

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-26 13:11:30)

Бровь Томаса, напротив, взлетела вверх в гримасе удивления.
- Так быстро, Люсиль? Думаешь, в этой глуши платья шьют пленные гномы? Тетушка Флоранс, помню, неделями гоняла бедных портних до седьмого пота, пока они не пришивали какую-нибудь пайетку именно туда, где она должна быть,- ласковая улыбка тронула его губы. Кончиками пальцев он коснулся лица сестры, приподнимая его за подбородок. Сейчас по выражению лица его можно было бы принять за старшего брата, журящего неопытную барышню.- Ты должна отдохнуть. Выспаться в нормальной постели, дышать свежим воздухом... привыкнуть к людской нескромности. И ко мне.

Долгий взгляд завершил это воззвание. В нем были и годы разлуки, и боль за каждый проведенный порознь день, и страх новой потери, и сомнения: помнит ли, любит, как прежде, признала ли в выросшем, взрослом мужчине того бледного мальчика,  которого некогда оберегала от жестокости родителей, от углов и уступов старинного дома. Казалось, что Томас прислушивается к ее мыслям, и хочет коснуться чего-то спрятанного глубоко внутри, трепетного, что после стольких лет боялось и не желало появиться на свет.
Но говорить о том было невозможно, поэтому он вновь мягко скользнул пальцами по губам Люсиль с тихо поинтересовался:
- Позавтракаем? Миледи позволит мне быть ее верным слугой?

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-26 14:46:03)

... Давным-давно, когда сэр Джеймс был еще жив, и в стенах Аллердейл-холла мелькали не только траурные одежды леди Беатрис, но и черно-белые одеянья прислуги, для маленького Томаса Шарпа не было ничего прекраснее и мучительнее детских игр. Прекрасным они были, когда девочка с длинными темными локонами и мальчик в коротких панталончиках уносились воображением в дальние края, ища и открывая в закоулках чердака сказочное логрийское королевство, или земной, но не менее волшебный Китай. Детство не знает границ и таможен, и отважный рыцарь прямо из Камелота попадал т ко дворцу Великого Мандарина, чтобы спасти его дочь от чудовищного дракона. Принцессою, разумеется, была Люсиль - а в награждение храбрецу уже тогда доставался торжественный поцелуй, почитаемый им выше величайших сокровищ и суетных благ в виде сладостей.
Но когда Шарпы - известная в Камберленде фамилия - выезжали в свет, чудо немедленно превращалось в кошмар. Как ненавидел Томас сборища странных, холодных детей, чинно играющих в "гости", копирующих бесконечные взрослые чаепития с пустыми чашками и песочными куличами вместо еды! Мальчики с бумажными трубками и сигарами, пародирующие взрослые разговоры - а вне глаз родителей и прислуги превращавшиеся в драчунов и доносчиков, наводили на него неизменный ужас. Если компания была занята чем-то вроде мучений лягушки или поджариванием улитки на краденой спиртовке, ему удавалось уединиться, чтоб без последствий провести мучительные часы; если же нет, визит непременно заканчивался шишками и синяками, полученными сперва от этих компаний, а после и от отца, поскольку тот приходил в бешенство при виде сына - слюнтяя и мямли.
Но то было в прежние дни - теперь молодой человек готов был сыграть в эту игру еще раз.

Столик, придвинутый к окну, занимал удачное положение - но после визита служанки это место, прекрасно доступное любопытному глаза, если б тот вздумал прижаться к замочной скважине, не казалось ему безопасным. Вызов, вселенный в его сердце уверенным поведеньем Люсиль, уже понемногу угас, и теперь Томас засомневался, стоит ли давать лишнюю почву для пересудов. И, как всякий колеблющийся, сделал как раз то, что могло лишь ухудшить ситуацию: лукаво улыбнувшись, и долгим взглядом показав в сторону спальни, он больше предложил, чем спросил:
- Миледи желает кофе в постель?

Верный взятому тону, двигаясь на манер азиатского слуги, Томас подобострастно поклонился, приложив ладонь ко лбу, губам и груди, как это было принято в мавританских странах. Затем торжественно принял поднос и направился к постели, выступая с торжественностью, как будто прислуживал самой королеве. Впрочем, если бы кто-то предложил ему поменяться, и оказаться сейчас в Букингемском дворце, он отказался бы с негодованием.
Добравшись до места назначения, он опустился на колени, подняв свою ношу над головой тем самым жестом, который так часто встречается на полотнах, изображающих жертвоприношения или священный экстаз мучеников. Но подобная торжественность далась ему нелегко: не выдержав, молодой человек рассмеялся, едва не выронив подношение - и поспешил избавиться от него, водрузив на кровать.
Поднявшись, он тоже уселся, глядя на Люсиль с нежностью в ясных глазах.
- С тобой я готов разделить все, отныне и впредь,- протянув руку и пожимая бледные пальцы проговорил он,- и не только стол и постель. Мы и так слишком долго пробыли порознь. Так что, миледи, вам придется смириться с мои постоянным присутствие: мы не расстанемся ни на мгновенье, чтобы какой-нибудь знатный лорд не попытался отнять вас у меня. Я вдруг подумал: ты давно не была в свете, Люсиль,- мрачнея, продолжал он, приступая к своим обязанностям и принимаясь разливать по чашкам поданный кофе.- Ты молода и прекрасна, и наверняка найдутся желающие...- его брови сошлись над переносицей, и фраза оборвалась.
Сделав паузу, в течении которой молодой человек пытался унять дрожь в руках, он закончил:
- Давай завтракать.

*bread and bed - старинная формулировка брачного договора.

Казалось, что в этот момент, с этим движением, время, прошедшее с их разлуки, вдруг сжалось в одну точку, скукожилось до размеров бусинки, осколка ледяного стекла, а затем растаяло и исчезло. Сейчас перед Люсиль сидел прежний подросток, с распахнутыми и ласковыми глазами, который по одному ее слову, мог бы часами сидеть, словно мышь, спасаясь от гнева родителей - или затеять безумную авантюру, вроде поджога учебников по латыни или же кражи рождественских лакомств. Казалось, вот-вот - и он подберет ноги, подтянет к груди и сожмется в комок, словно ласковый котенок, показывая разбитые колени и вечно плохо расчесанные, путавшиеся кудри; дитя, призрак которого, кажется, должен был сохраниться лишь на чердаке старого дома. Успокоенный обещанием, Томас с покорностью принялся за завтрак,- и через десять минут уже и думать забыл о грозящей опасности.
Он был счастлив.
Они были вдвоем.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-27 17:57:26)

... Сзади послышался характерный шум: грохот колес и удары конских копыт о замерзшую землю. Томас замедлил шаг, поддерживая Люсиль под руку, дожидаясь, пока она справится с тяжелой юбкой и сделает шаг к дальнему краю тротуара. Когда экипаж прогрохотал мимо, разбрызгивая грязь из замерзших луж, они возобновили прогулку.
Охотнее всего он оставался бы в номере - но свежий воздух день за днем словно вливал во вчерашнюю пациентку новые силы; кроме того, нельзя было не заметить, что ей доставляет немалое удовольствие возможность покидать четыре стены, показываясь на людях.
С ним.
Молодой человек мог только догадываться о причинах, но даже эти догадки пугали его. Дерзость Люсиль, по меркам приличий, балансировала на грани, и одному Богу было известно, о чем шепталась отельная прислуга, находя утром постель перевернутой, испятнанной мужским семенем, усомниться в происхождении которого было бы сложно. Он  отчаянно пытался уговорить себя, что те долгие взгляды, которыми провожали их немногочисленные прохожие, вызваны обычной подозрительностью к чужакам.
Молодой человек пытался доискаться причины этой тревоги, но размышления эти были неутешительны. Не осуждение этих убогих людей кололо его, словно иглой,- но одна только гордая, вызывающая радость Люсиль, и ее нежелание хотя бы попытаться скрыть их украденное, беззаконное счастье. Казалось, случись возможность - и она прокричала бы о нем во всеуслышанье на перекрестке, начертила вместо девиза на их семейном гербе "Non pudet, quia pudendum est"*.
Не раз и не два он порывался поговорить об этом с сестрой, но каждый раз свет в ее глазах заставлял этот трусливый страх, это малодушие перед чужим мнением испариться, исчезнуть, как тьму перед лучом солнца.

  Без этой легкой тени на челе
Одна бы ты царила на земле!*.

... Господин, попавшийся навстречу, приподнял цилиндр, приветствуя гулявшую пару; но эта вежливость сейчас резала баронета без ножа. Взгляд незнакомца скользнул по его бледному лицу и остановился на Люсиль - и, как показалось Томасу, в нем промелькнула усмешка. Этого было достаточно: сделав шаг вперед, молодой человек преградил дорогу, сжимая руки, готовый впиться пальцами в толстую черным галстуком шею.
- Вы что-то хотите сказать, сэр?
Толстяк отшатнулся. На миг его лоснящееся лицо отразило испуг - но, быстро придя в себя, он выпрямился, и снова взялся за шляпу.
- Прошу простить меня, сэр. Мадам,- еще один полупоклон, и вот он уже припустил вдоль по улице, озираясь и что-то бормоча себе под нос. Томас провожал его взглядом и видел, как тот оглядывался - и наконец, не выдержав, быстро шмыгнул в переулок. Виновник исчез, но дрожь не хотела униматься; выведенный из себя, Томас сорвал перчатку, и, зачерпнув с витрины кофейни горсть снега, обтер им пылающее лицо.
- Пойдем домой... пойдем в гостиницу, Люсиль,- жадно глотая попавшие на язык холодные капли, с трудом проговорил он.

* Не стыдимся, хотя постыдно.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-27 20:17:02)

Боже, что он наделал!
Люсиль покинула его, почти что вырвалась, и теперь стрелою неслась к ненавистному приюту. Кажется, она плакала. Она, чьи глаза минуту назад лучились счастьем и дарили счастье ему. Она, кто беспечным ребенком доверился его защите. Она, ради кого...
- Люсиль, подожди!
Едва не потеряв цилиндр, и не сбив с ног каких-то кумушек, немедленно вытаращивших глаза и навостривших ушки, Томас пустился бегом за сестрой. Но та вдруг остановилась, и молодой человек налетел на нее, с трудом удержав равновесие на покрытой тонким ледком земле.
Руки стиснули тонкие плечи. Боясь, что молодая женщина вырвется, он прижал ее к себе, уже не заботясь и даже не вспоминая о любопытных глазах, которые не упускали ни единого жеста странной пары.
- Люсиль, я прошу тебя, подожди!
От гнева и растерянности у него пересохло во рту. Несколько бесконечных мгновений Томас лишь прижимал к себе сестру, не в силах ничего говорить, не слыша, что говорит она, оглушенный ударами сердца. И лишь потом выпалил, обхватив ладонью бледное, влажное от слез и снега лицо.
- Как ты хочешь... давай сделаем, как ты хочешь. Давай уедем. Давай уедем домой. В Аллердейл-холл. Или в Лондон. Ты хочешь в Лондон? Мы сделаем, как ты хочешь, не могу видеть тебя несчастной! Я не сдержался, прости. Но он так смотрел на тебя! Я не могу видеть, как они смотрят на тебя! Ты обещала, что будешь только со мной!
Его лицо исказилось, а пальцы продолжали все с большей силой сдавливать хрупкие кости.

- Пойдем. Пойдем скорей. Соберемся.
Теперь уже Томас настойчиво тянул сестру в сторону гостиницы. Так же, как раньше - Италия, сейчас ему мерещилось другое спасенье - дорога. Куда и на сколько, было неважно. Откуда возьмется коляска, извозчик, тоже не имело значения. Пройдет несколько часов, и у них будет все, что они пожелают. Но не сейчас. Сейчас важно было решить.
Боясь, что она может передумать, он заговорил, стремительно, рассыпая слова, обгонявшие мысль, дрожащие, как его руки.
- Люсиль, я... ты не поняла меня... что я сделал. Я боюсь одного: что кто-то узнает, обидит тебя... а я не успею... и ты не будешь чувствовать себя защищенной. Это ведь я должен защищать тебя, я! А ты... ты безрассудна,- его лицо озарилось счастливой улыбкой. Не в силах говорить дальше, чувствуя, что задыхается, он выдавил только последнее,- Пойдем.
Скинув цилиндр, сдавливавший виски, Томас перехватил руку молодой женщины и решительно повлек ее за собой. До дверей отеля оставалось какая-то сотня шагов - и уже скоро они ворвались в крошечное фойе, внося с собой порыв ветра, носившего отчетливый запах безумия.

... Вести в маленьких городах разносятся быстро. К тому моменту, как с нога баронета переступила порог заведения, хозяева уже были осведомлены о возмутительном происшествии. Почтенный держатель, повинуясь выразительному взгляду супруги, отложил в сторону ложки, которые машинально перетирал в служебной каморке, пока та взволнованно пересказывала ему всевозможные ужасы, и двинулся было наперерез,- однако выбрать более неподходящий момент для расспросов и заявлений о выселении он бы не смог. Едва не бегом миновав лобби, Томас врезался в него, оттолкнув плечом с силой, какую едва ли возможно было ожидать в этом высоком юнце. Подхватив Люсиль под руку, почти неся, он устремился по лестнице.
Хозяин заведения, потирая ушибленный бок (он пребольно ударился ребрами о перила), потоптался немного на месте, а затем вернулся к прерванному занятию. Впрочем, ненадолго. Его супруга, которой поражение мужа придало смелости и наполнило ядовитой желчью, не упустила такого случая.
- Ну и что ты встал? Так и намерен терпеть, что эти субъекты позорят нашу гостиницу? Здесь не бордель, если забыл, и я не потерплю, чтобы на моих простынях, которые я, между прочим, подшивала собственными руками, какой-то мерзавец... делал такие вещи! А если они притащат какую-нибудь заразу? Да что ты стоишь-то, как будто я к стулу обращаюсь или к комоду?
- Предлагаешь прямо сейчас вышвырнуть их? Нет уж, пусть сперва расплатятся: завтра ведь Воскресенье. Выставлю ему счет за неделю, а там пусть проваливают на все четыре стороны.
- Ну и дурак же ты, прости Господи! Настоящий осел: кто хочет, может лупить тебя палкой, как вздумается, а ты только мучишь да почесываешься!- воскликнула дама, но мысль о деньгах заставила ее поумерить свой пыл. Однако, желая оставить за собой последнее слово, она тряхнула головой и проговорила настойчиво:
- Но чтобы не позже, чем завтра. Слышишь? И поставишь в счет новые простыни: к этим я больше не прикоснусь, и постояльцам своим не подам. У меня не бордель и не пристанище куртизанок. А еще обязательно поставь, что я им собственными руками готовила есть в неурочное время, и прибирала за ними. Бог знает, какую могла подхватить заразу! И еще то...
- Погоди,- муж отмахнулся от нее полотенцем и, подняв голову, прислушался к чему-то, происходящему наверху.- Что там такое?
- Не дай бог они решили вылезти через крышу!- всплеснула руками хозяйка, вспомнив, что окна номера выходят на примыкавший сарайчик.- Слыхала я про таких проходимцев!
- Да брось, она же леди!- отмахнулся муж, но она ухватила его за рукав, с силой дернув, побуждая к вниманию.
- Видали мы таких леди! Да я в сравнении с нею - королева Елизавета! Ну-ка, бери ружье, а еще лучше, пошли Джоша за констеблем Уитти, да иди наверх, пока они не сбежали. А то останемся на бобах, мало что дураки, да еще и без денег.
Почтенный хозяин хотел было отвергнуть это предложение, но мысль о деньгах переменила его намерение. За ружьем он, правда, не побежал, но, вооружившись кочергой, вылез из своей конуры, и направился к лестнице, с твердым намерением переговорить с прогневившими его постояльцами.

Отредактировано Thomas Sharpe (2015-12-28 11:50:05)

Следующее движение - если оно и было - оборвалось, едва не начавшись. Неожиданно жесткая, неуступчивая рука Томаса легла на ладонь сестры, уже поднимавшуюся для новой кары,- и от этой руки веяло холодом, чрезмерным даже для этого зимнего дня.
Спокойный, словно мгновенно одевшийся ледяной броней баронет сделал шаг вперед; его лицо было пепельно-бледным. Не спрашивая, и не слушая никаких возражений, он отстранил свою спутницу, и остановился перед служанкой, сверху вниз глядя на нее, и протянув свободную руку.
- Бумаги.
Присевшая под ударами Люсиль девица в первое мгновенье только моргнула, хлопая жесткими коровьими ресницами на конопатом лице. Ей была понятна женская ярость, но невозмутимость Томаса она трактовала неверно, как испуг и желание заплатить. Поэтому она выпрямилась и, уперев руки в бока, взглянула на уличенного прелюбодея почти с вызовом.
- Не раньше, чем я увижу денежки.

Молодой человек почувствовал, как при этих словах Люсиль рванулась вперед,- но пожатие руки дало понять, что он прекрасно знает, что делает.
- Вот,- в его пальцах, словно по волшебству, появилась сине-оранжевая банкнота. Пять фунтов. Она узнала бы их ночью без света, и машинально потянулась к сокровищу - но, словно лисица, почуявшая западню, блудливо заметалась, виляя хвостом.
- Дешево цените, мистер...
- Бери,- с легким нажимом проговорил он, поднимая зажатую в пальцах купюру выше, как знак того, что она может и оказаться вне досягаемости. Мгновенное колебание - и деньги исчезли под грязным фартуком, а в выражении лица женщины появилось превосходство.
- Так уж и быть. Только учтите, хозяева шибко злые на вас. Того и гляди, попросят с порога. И с ними вы уже так не отделаетесь.
Завершив эту тираду, она почувствовала себя неловко. Щеки еще горели от отпечатавшихся на них ладоней, но самолюбие приятно грела мысль, что можно поживиться хотя бы еще не много.
- Нате,- снисходительно улыбаясь, она протянула украденные документы гостю.- И хотела вам сказать: не больно-то умно, мистер, записывать даму как мадмуазель, если потом...
- Ты получила деньги - иди,- ледяным голосов прервал ее Томас, почти с судорогой сжимая в руке возвращенные бумаги и быстро перебирая их, чтоб убедиться, что ничего не пропало.

Горничная поджала губы и, поправляя юбку, направилась к выходу. Время от времени она все озиралась, словно ожидая нападенья со стороны странных гостей - и взявшись за ручку, практически выскочила за дверь.
Томас повернулся к сестре.
- Ни звука.

Одним движением он сбросил туфли и, на цыпочках проскользнул следом за вымогательницей. Высокая тень на мгновенье возникла в освещенном проеме, как в раме - и тут же исчезла. Он верно рассчитал время: почуяв свободу, горничная как раз стояла на верхней ступеньке, пристраивая в вырезе платья выторгованные деньги. Проверила, не выпадут ли, народ ведь пошел без чести, обронишь - и поминай как звали. Застегнула пуговицу, другую. И только в последний момент заметила за спиной тень какого-то движения...

Томас не шевелился, даже не пытался смотреть на дело своих рук. Он был уверен в том, что сделал. Откуда? Он не мог бы сказать. Слишком много от детских снов, от фантазий, где ты одним ударом сражаешь злодея и получаешь в награду сердце красавицы; там нет ни тюрем, ни сумасшедших домов, ни полиции, ни любопытных служанок, норовящих ограбить тебя за твою слабость.
Это хороший урок.

Вместе с сестрой они вбежали в комнату. Томас бесшумно закрыл дверь и запер ее на ключ. Прислонился затылком к филенке, чувствуя, как дико колотится сердце. Посмотрел на сестру, только сейчас поняв, что крепко, до боли, сжимает в своей ее руку, поднял ее и поднес, словно во время клятвы, к своей груди, а потом выше, к лицу.
В глазах его был ледяной гнев и сознание права.
- Никто не смеет говорить дурно о моей Люсиль,- проговорил он тихим, охрипшим голосом. На помертвевшее лицо медленно возвращалась краска, а глаза медленно обретали человеческое выражение. Рывком наклонившись, он поцеловал кончики сестриных пальцев и повторил, улыбаясь так, что об оскал, казалось, можно было порезаться.- Никто никогда не смеет даже косо смотреть на нее. Собирайся. Мы уезжаем.
Тихий смех вырвался из его груди.

Убийца покорно принял объятия; казалось, он все еще пребывает в состоянии полусна, в которое его повергло свершенное. Пока Люсиль возилась со сборами, он неторопливо обулся, и даже притопнул ногой, будто впервые примерил разношенную обувь. Затем встал, и, налив в чашку остывший с утра чай (мерзавка, лежащая сейчас внизу, не попустила пошарить в его вещах, но совершенно забыла убрать со стола), неторопливо принялся пересматривать бумаги.
Выписки из церковной книги о браке родителей. Выписка о его рождении. О рожденьи Люсиль. Нотариально заверенные. Бумаги от доктора Робертса, счета клиники, заверенные, с подписью и личной печатью. Согласие тетушки, единственной полномочной родственницы, на передачу опеки над леди Люсиль Шарп, двадцати трех лет, ее брату, сэру Томасу Шарпу, баронету, по достижении им двадцати одного года. Бумаги о вступлении в право наследства. Бумаги из банка.
Все было на месте, но молодой человек ощущал смутную тревогу.
Все было верно - и что-то не так.

... Стук в дверь заставил его резко вздрогнуть. Бросив взгляд Люсиль, которая тоже замерла в напряжении, Томас выдержал паузу, не шевелясь, и даже не сделав глоток из все еще сжимаемой в руке чашки. Стук повторился. Тогда он отставил питье, и, на ходу снимая пальто (бумаги, свернутые в тугую трубку, уже перекочевали в карман), направился открывать.
На пороге стояла хозяйка. Ее вид выражал одновременно все обуревавшие чувства, от гнева и страха до вполне понятной растерянности, охватывающей любого человека при столкновеньи со смертью. Однако баронет сделал вид, что не видит этих признаков: небрежно бросив пальто, словно едва закончил раздеваться после прогулки, он обратился к новой участнице этой сцены:
- Ну наконец-то... а, это вы?- брови взлетели слегка вверх, как будто бы он ожидал встретить кого-то другого.- Что-то случилось, мадам? И... вы не могли бы поторопить вашу служанку: моей сестре нужно помочь переодеться а я, при всем желании, не гожусь в помощник для подобных вещей. Она скоро придет?
Эта претензия, высказанная в несколько высокомерной манере, похоже, убедила хозяйку гостиницы куда больше, чем если бы постоялец стал разыгрывать перед ней полное неведение. Бросив на него испуганный и не скрывающий неприязни взгляд, она решилась сделать шаг внутрь номера, и даже присела на краешек кресла, которое молодой человек любезно указал ей.
- Вы ждете... ее?- произнесла она растерянным тоном, принимаясь то теребить рукав своего платья, то бросать пронзительные и перепуганные взгляды в сторону двери.- Так, стало быть, вы ничего не знаете?
- Что я должен... простите, но, если горничная занята так, что не в силах подняться и помочь леди Люсиль в этом маленьком деле, может быть, вы пришлете кого-то другого?- с нарастающим раздражением продолжал баронет. Теперь в его голосе явственно слышалось недовольство, даже угроза, презрение к мелким людишкам, рожденным, чтоб угождать его прихотям и всем прихотям его близких.
Это заставило посетительницу подняться из кресла.
- Она не придет,- с непреклонной суровостью произнесла она, тем же тоном, каким пуритане пару веков назад выбирали смерть мучеников отречению от своей веры.- И, боюсь, никто не сможет сейчас заменить вам ее. Она умерла.

Лицо молодого человека оставалось бесстрастным. Он позволил неистовству, клокотавшему в Люсиль, излиться на хозяйку, словно стремнина; несколько резких слов - и та, что желала выступить в качестве обличительницы, сообразила, что вот-вот окажется в роли обвиняемой, а то и в участке.
Когда это понимание отразилось в ее глазах, баронет соизволил вмешаться в теченье беседы.

- Подожди, Люсиль,- делая шаг и кладя руку на руку сестры, словно желая сдержать порыв ее справедливого негодования.- Все это пока только подозрение, однако, думаю, что наша почтенная хозяйка первой будет рада удостовериться, оправданно оно, или нет. Разумеется, если даже...- он сделал паузу, позволяя гостье вообразить, что за этим последует новый удар, и продолжил,- если даже все подтвердится, случившееся несчастье... подведет все итоги.  Я не настаиваю на расследовании, однако хотел бы вернуть фамильную драгоценность. Надеюсь, мы поняли друг друга. И, убежден, что, когда все выяснится, вы не будете пытаться помешать нам покинуть вашу гостиницу. Мы уезжаем.

Эта вторая атака, проведенная по позициям противника в соответствии с правилами воинского искусства и ораторского мастерства, заслужила бы равное одобрение Веллингтона и Дизраэли. Почтенная хозяйка не приходилась родственницей никому из этих господ, однако смекнула, что постоялец предлагает ей замять грозящий разразиться скандал.

- Разумеется, сэр...- пробормотала она, цепляясь за последний шанс поквитаться и заодно разузнать напоследок что-то о таинственных посетителях.- Разумеется, если ваша потеря найдется, она будет возвращена вам немедленно... вам или на ваш адрес... если вы, сэр, соблаговолите оставить его,- последние слова сопровождал взгляд, в котором читался неукрощенный вызов.
Томас чуть улыбнулся; этот последний укол он не готовил, однако нанес с нескрываемым удовольствием.
- Охотно. Аллердейл-холл, Камберленд, сэр Томас Шарп, баронет... как вам известно. Леди Люсиль и я направляемся домой и, если потеря сыщется после нашего отъезда, очень прошу вас отправить ее на этот адрес. Почтовые расходы можете сразу внести в счет. И все-таки... леди нужно переодеться,- с нажимом проговорил он, давая понять, что дальнейшее присутствие третьих лиц не является необходимым.- А вас я попрошу отправить кого-нибудь разузнать, каким образом мы можем добраться до Карлайла.

Недавняя обличительница была совершенно раздавлена. Разумеется, она читала запись в книге регистрации, но не запомнила там пресловутого сокращения "Bart.",- что было нетрудно, так как Томас старался сделать запись как можно более нечитаемой. И уж подавно, ей не могло прийти в голову, что постоялец отважится повторить свое имя вслух, да еще соединит его с местом, худо ли бедно, известным по всему графству, хотя бы и за счет своей дурной славы.
Ощутив необоримое желание покинуть номер - и дать постояльцам сделать тоже в ближайшем будущем - она поднялась и начала отступать к двери.