CROSSGATE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » CROSSGATE » - нереальная реальность » To the Gentlemen I'm Miss Fortune
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
To the Gentlemen I'm Miss Fortune
[константин: повелитель тьмы]
Одинокому путешествующему инквизитору, застигнутому непогодой, появившийся внезапно на дороге постоялый двор кажется милостью Божьей. Кажется. Ровно до того момента, как он входит внутрь.
участники: Джон Константин, Бальзарин
время: XIX век
место действия: где-то в Европе
предупреждения: А? Что? Чувства верующих? А, ну да.
Отредактировано Balthazar (2015-10-15 23:44:09)
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Джон Константин был человеком в первую очередь широких взглядов. Наверное поэтому "Легенда о Сонной Лощине" была первой ассоциацией, возникшей у него, когда он ступил с подножки дилижанса на вязкую от дождя глиняную почву дороги. Рассказ Вашингтона Ирвинга Константин читал давно и исключительно в целях ознакомления (хотелось иметь поверхностное представление о той дряни, которую читала современная молодежь), но сейчас, в пред-полуночных сумерках незнакомой проселочной местности сравнение с вышеупомянутым селением показалось Джону наиболее метким. Разве что не хватало ползущего по земле инфернального тумана и всадника без головы, верхом на лошади выезжающего из мрака навстречу припозднившемуся путешественнику.
Судя по последнему разговору с кучером, высадили Джона все же в нужном месте. Однако понадобилось немного времени, чтоб сообразить, где же все таки находится тот поселок, в котором ждали молодого инквизитора. Никаких указателей нигде не наблюдалось, так что направление скорей угадывалось ощупью - как говорили Константину, у нужного поворота перекрестка должен был стоять большой замшелый валун. Мимо которого инквизитор и прошел, под малоприятный звук отъезжающего по раскисшей дороге дилижанса.
Свет фонарей уехал вместе с транспортом, в пролеске не было видно ни зги. И Джон шел довольно долго, прежде чем увидел далеко впереди крошечные огоньки света - похоже, из окон жилых домов.
Дома. Одного. Как оказалось впоследствии.
Видимо, он все же свернул не туда, или потерял направление среди множества убегающих то влево, то вправо, тропок. В любом случае, когда Константин подошел ближе к кованному, местами ржавому забору дома (даже усадьбы, судя по виду), его шерстяное, черное облачение по подолу было уже насквозь мокрым и пропитавшимся глиняной кашицей, в изобилии покрывавшей грунтовую дорогу.
Здание выглядело не то чтоб сильно устрашающе, но невольно вызывало ощущение дискомфорта. Замерев перед калиткой, держа озябшими пальцами скрипучую створку, Джон долго, вдумчиво рассматривал усадьбу (увядающая роскошь убранства, тускло освещенные окна, скрывающие меблировку тюлем, а где и плотными шторами), внешним видом похожую на престарелую проститутку, и думал о том, что за люди могут здесь жить, и зачем в столь поздний час держать свет во всех комнатах зажженным. Неужели кто-то может устраивать балы или светские рауты в такой глуши?.. И могут ли его пустить на ночлег при учете статуса инквизитора и предполагаемых празднеств (которые в фантазии Джона были насквозь пропитаны этими мерзкими светскими беседами, и нестройной музыкой, от которых начинает болеть голова уже через пол часа).
Впрочем, большого выбора у него не было - в ночи блуждать по дорогам в поисках поселка (будь он уже трижды проклят) у Константина не было ни желания, ни сил. После семичасовой поездки в душном дребезжащем дилижансе, с периодически плачущим ребенком лет трех и омерзительно пахнущим алкоголиком, всхрапывающим сквозь сон, как бык-осеменитель, все, чего хотелось Джону - это упасть в постель и хотя бы несколько часов поспать. До места назначения он наверняка сможет добраться и в светлое время суток. Уже завтра.
Решительно пройдя к крыльцу дома, Константин спрятался под козырьком и сначала снял шляпу с широкими полями, стряхнув с нее набежавшую дождевую влагу. И лишь потом постучал удобным молотком по латунной пластинке - достаточно громко, но деликатно-коротко. Надеясь только на то, что прислуга в доме услышит этот стук и отреагирует. Иначе было бы крайне неудобно идти вдоль всего первого этажа и стучаться в окна. Совсем неудобно и несколько унизительно...
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Открыли незваному гостю не сразу. Наконец дверь медленно и совершенно бесшумно распахнулось, кажется, без малейших усилий со стороны стоявшей за ней чернокожей девушки в скромном сером платье. Несколько секунд она смотрела на посетителя, не говоря ни слова. На лице её не читалось ни единого проблеска какого-либо чувства, как у любой хорошо вышколенной прислуги. Спустя эти долгие мгновения девушка отступила на шаг и присела в неглубоком книксене, после чего, поднявшись, жестом пригласила гостя следовать за ней.
Входная дверь закрылась так же неслышно, как открывалась, одним махом отрезав небольшое фойе от шума дождя снаружи и погружая обоих в вязкую, немного ватную тишину, нарушаемую только еле слышным шорохом платья негритянки.
Служанка шла, не оборачиваясь, словно нисколько не сомневалась, что гость послушно пойдёт за ней — да и, собственно, выбора у него не было, пусть даже он попал сюда не по собственному желанию, а ведомый обстоятельствами.
Они прошли через недлинную анфиладу коридоров, обставленных с той же неброской элегантностью, что и фойе, и в конце негритянка с некоторым усилием распахнула перед гостем массивные двери, после чего отступила в сторону и сделала ещё один реверанс.
Открывшаяся глазам комната разительно отличалась от всего, что гость уже успел увидеть в этом доме: стены полностью скрывались под тяжёлыми драпировками, в углу на небольшом возвышении стоял рояль, на котором негромко наигрывал чернокожий тапёр, тут и там в кажущемся на первый взгляд хаотичном порядке были расставлены мягкие диваны, пуфы и невысокие столики. Освещение в комнате было не таким ярким, как в коридорах, но это не мешало разглядеть находившихся в комнате людей: мужчин разных возрастов, но одинаково представительного вида, и девушек в весьма откровенных нарядах.
Все они, включая пересташего играть тапёра, уставились на вошедшего.
— Какой редкий гость в наших краях, — раздался глубокий, чуть хрипловатый голос, и, как будто получив разрешение, люди, глядевшие на «редкого гостя», зашевелились, запереговаривались, обмениваясь друг с другом взглядами.
Раздался тихий смешок, одна из девушек испуганно зажала себе рот, оглядываясь на обладательницу голоса. В дверях, противоположных тем, через которые негритянка ввела гостя в комнату, стояла женщина в чёрном платье, разительно отличающемся от нарядов прочих девушек, но не выглядящем неуместно. Наоборот, именно её присутствие вносило в обстановку последний штрих, делая картину завершённой и совершенной.
Женщина шагнула в комнату, легко кивнув тапёру, и тот вернул пальцы на клавиши рояля. Лёгкая мелодия не заглушала всё ещё тихих переговоров остальных, кажется, расслабившихся с появлением женщины в чёрном.
— Редкий и оттого ещё более желанный, — женщина говорила с акцентом, похожим на французский, и это непредсказуемым образом придавало её словам еле уловимый пикантный флёр. — Я рада приветствовать вас в доме любви…
Она сделала паузу, и по её губам зазмеилась лёгкая улыбка. Такой улыбкой могла бы улыбаться кобра перед тем, как сделать смертельный бросок и одним укусом оборвать жизнь зачарованно глядящей в глаза опасности жертве.
— Святой отец, — улыбаясь, закончила женщина.
Негромкая мелодия взвилась к потолку пронзительным диссонансом, и все находящиеся в комнате вновь замолчали, застыв в напряжённых позах.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Джон терпеливо ждал, пока дверь отопрут, и лишь пытался прислушаться к звучанию дома, однако за шумом хлещущего с небес дождя не смог расслышать даже шаги служанки по паркету. Когда же дверь распахнулась, и на пороге возникла чернокожая девушка, Константин, было, сделал вдох, чтоб представиться, и объяснить, с какой целью он вот здесь стоит, и попросить хозяев позволить ему остаться на ночь... Но дальше произошло странное: то ли здесь слуги сами решали, кого впускать, а кого - нет. То ли здесь впускали всех подряд (о, если бы эта усадьба оказалась постоялым двором или его аналогом, это было бы просто восхитительно). То ли нерешительная служанка повела истекающего дождевой водой на паркет инквизитора на личную аудиенцию с хозяином, где бы он не находился - чтоб тот сам решил, позволить священнику остаться, или нет.
Джон порывисто выдохнул, шагнул внутрь дома и безропотно (а кто бы в такую погоду остался стоять на улице?) последовал за девушкой.
Его не особо растревожило внутреннее оформление дома, бывшее в общем и целом довольно скромным как для подобного размера усадьбы. Куда в большей степени странной Константину показалась тишина - он-то наивно полагал, что здесь, при всей иллюминации, происходит какое-то торжество или светский раут. Но не было слышно музыки и не видно было толп гостей...
Все гости, как оказалось, сконцентрированы были в зале, к которому его привела служанка.
Замерший на пороге Константин созерцал присутствующим с тем же интересом, с которым гости дома взирали на него самого.
Бордель. Прекрасно. Шобла шлюх с клиентами, замаранные простыни, внебрачные дети, грязь, грязь, грязь... Уж лучше бы он вывалялся в мутных придорожных лужах, чем зашел сюда.
Джон беззвучно, поверхностно вздохнул, как часто вздыхают люди, смиряющиеся с обстоятельствами. Подавил возникшее желание сжечь эту шарашку и перевел взгляд на женщину, заговорившую первой.
"Бордель-маман..." - Константин подавил еще один трагичный вздох, чувствуя себя теперь откровенно не в своей тарелке. Как будто свора собак уже пообедала, а он был той сладкой костью, которую бросили животным в качестве лакомства.
Священник в доме порока. Просто прекрасно... Он бы, наверное, сам рассмеялся, если бы одна из девушек не захихикала. Джону сей момент захотелось выйти отсюда, а еще, наверное, огрызнуться женщине в черном, которая явно получала массу удовольствия от необычного в этих стенах гостя.
"Смирение и благодетель..." - Константин глубоко, мягко вдохнул, еле заметно прикрывая глаза, справляясь с подступающей к горлу яростью. Только поморщившись, когда вновь заигравший тапёр сорвал мелодию неприятной какофоний.
- Доброй ночи, господа... - Обратился ко всем и ни к кому в частности, воспользовавшись вновь образовавшимся молчанием. - Благословлять вас не буду...
"Перебьетесь..."
- В услугах ваших, мадам, - Джон кивнул брюнетке в черном, - барышень не заинтересован.
"Бесплатно тоже не останусь..."
- Но готов заплатить одной из них за ночь, если вы предоставите мне комнату, порог которой этой девушке не будет необходимости переступать. Я был бы благодарен, если бы вы позволили мне переждать непогоду в этих стенах...
"Которые стоило бы сравнять с землей".
Константин невозмутимо смотрел на женщину, перестав обращать внимание на реакции окружающих. Было бы, конечно, лучше, если бы она отказала... Потому что. И хуже... В общем-то Джон все еще не понимал, в какую сторону ему идти, чтоб добраться до поселка.
Отредактировано Constantine (2015-10-16 12:18:28)
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Исходившее от священника недовольство, граничащее с гневом, ощущалось столь же явно, как если бы это было что-то материальное: запах или звук. Бальзарин на долю секунды прикрыла глаза, впитывая эти чувства — со стороны могло показаться, что она просто моргнула, — и наклонила голову, улыбаясь совсем не смиренно.
— Мои барышни, святой отец, с радостью услужили бы вам. У них богатая фантазия. И большой опыт — вы далеко не первый священник в этих стенах. Но не буду настаивать — что-то подсказывает мне, что вы исключительно, — Бальзарин быстрым движением языка облизнула нижнюю губу, — тверды в своих принципах.
Она повела плечом и шагнула вперёд. Еле заметно колыхнулись тяжёлые складки платья из матовой ткани, полностью поглощающей свет, так что казалось, что фигура женщины не является частью этого мира, а вырезана в нём, образуя чёрную дыру. Платье спадало до самого пола, скрывая ноги Бальзарин, и казалось, что она не идёт, а плывёт по воздуху, приближаясь к священнику.
По мере её продвижения по комнате гости и девушки успокаивались и заметно расслаблялись, словно, проходя рядом, Бальзарин воздействовала на них какими-то невидимыми эманациями. Одна девушка кокетливо оправила бант на шее, стрельнув глазами в сторону священника. Сидевший рядом с ней мужчина нахмурился было, но другая девушка тут же отвлекла его, прошептав что-то на ухо.
Бальзарин шла через комнату, и внезапно стало понятно, что во вроде бы случаной расстановке мебели есть свой порядок. Во всяком случае, от одних дверей до других пролегала прямая линия, не заставленная ничем, так что Бальзарин не приходилось огибать диваны и столики.
— Услуги моих барышень, — она явно смаковала это слово, — весьма недёшевы. Надеюсь, у вас с собой достаточно средств, хотя я принимаю и вексели. В благочестивом доме, конечно, у хозяев и мысли бы не возникло о том, чтобы взять плату со священника. Однако я к благочестивым людям не отношусь. Как вы уже могли понять.
Подойдя к священнику, она остановилась на расстоянии вытянутой руки. За её спиной в салоне уже продолжалось обычное веселье, правда, довольно благопристойное, если так можно сказать о доме терпимости вообще. Никаких пьяных выкриков и ругани, всё чинно и благородно — и в то же время буквально пропитано пороком, который сквозил в этой комнате отовсюду и концентрировался в чёрной фигуре хозяйки.
— Однако денежные вопросы нам лучше было бы решить наедине. Предлагаю пройти в мой кабинет, где вы сможете обогреться и выпить горячего чаю, пока вам готовят комнату. Конечно, — Бальзарин чуть наклонила голову, всё так же легко улыбаясь, — если вы всё-таки не предпочтёте остаться здесь.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]В том, чтобы повторять уже сказанное, не было совершенно никакого смысла. Даже более того - это было бы ниже достоинства Константина, талдычить одно и то же каждый раз в ответ на очевидную попытку задеть.
Джона совершенно не злило желание женщины проехаться по его гордости или оскорбить его. В лучшем случае продажные девки ходили на исповедь и исправно молились за прощение грешной души; в худшем ненавидели церковь так же люто, как ее ненавидели проклятые еретики. И вопрос был далеко не в том "за что". Сам Константин считал, что за социальную разницу. Вряд ли кто-то мог бы любить жизнь и окружающих людей, каждую ночь продавая собственное тело. Тем более при учете того, что именно люди церкви порицали подобный способ заработка особенно сильно.
Только поэтому инквизитор смиренно простил брюнетку, с вкрадчивыми светскими интонациями поливающую его грязью. Какие еще радости могут быть в ее жизни? Пусть наслаждается.
Приподняв подбородок, Константин следил за хозяйкой дома, "плывущей" среди девиц легкого поведения, клиентов и меблировки. Как на его вкус, она выглядела почти чуждой окружающему ее пространству. И вместе с тем была вызывающе на своем месте, явно ощущая себя в своей стихии. Но в отличии от поверхностной фривольности проституток в этой женщине только слепой не заметил бы темную, почти хищную привлекательность. Скольким, интересно, смельчакам она разбила сердца одним небрежным движением пальца?..
- Было бы забавно, если бы вы вдруг решили оказать услугу человеку церкви и не взять за это денег. - Джон еле заметно прищурился, раздумывая о том, что здесь может твориться ночами - за всеми этими декорациями, бархатными пыльными портьерами и веселой музыкой. И понимает ли хозяйка борделя, что перед ней стоит не банальный священник, а инквизитор, могущий собственным решением предать анафеме каждого из присутствующих гостей и оставить на месте дома терпимости тлеющее пепелище.
- Пусть вас не волнует мое финансовое состояние. - Константин отступил на шаг, хотя до того стоял неподвижно - и когда брюнетка шла к нему, и когда остановилась на небольшом расстоянии. Развернулся на каблуке, боком к залу, самим этим действием открывая выход в коридор и намекая на то, что намерен следовать, но не идти впереди. Отвечая и на последние слова хозяйки в том числе - действием, не репликой. Пожалуй, если бы на его месте был любой другой служитель церкви, он бы давно уже покинул эти стены через те же двери, в которые стучал не так давно. Он бы позорно, унизительно бежал. Если быть предельно честным, инквизитор сам был бы не прочь уйти отсюда спокойным шагом, не падая в унижение; мысль о необходимости оставаться здесь на ночлег все еще не вызывала в нем восторга. Только бы девицы не посягали на его личное пространство и откровенные вопли за стенкой не беспокоили. Остальное можно пережить. На остальное - плевать.
Константин был почти уверен, что издевки не прекратятся до самого утра, пока он не уберется из этого средоточия порока. Он почти не сомневался в том, что ему не дадут ключей, и какая-нибудь прошмандовка с шелковым бантом на шее и распущенными шнурками корсета явится к нему в комнату в середине ночи; просто в угоду насмешливой хозяйке.
Но если ему хотят дать это испытание - на все воля Господня. Кто он такой, чтоб перебирать харчами и убегать, подобно ужаленной в зад собаке, с видом оскорбленного достоинства?..
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Бальзарин улыбнулась, искоса глянув на священника и отводя взгляд в сторону, как будто он выдал какую-то не очень приличную шутку, больше подходящую для флирта между искушёнными светскими людьми, чем для делового разговора духовного лица с хозяйкой дома терпимости, где это духовное лицо вынуждено искать укрытия от непогоды. Не хватало только лёгкого румянца, и иллюзия вызова, скрытого под маской смущения, была бы полной. Впрочем, Бальзарин стояла спиной к лампам и свечам, освещавшим залу с посетителями борделя и «барышня», и в этом обманчивом свете нельзя было с уверенностью сказать, действительно ли она не зарделась на долю секунды — хотя такая реакция на свои слова, несомненно, повергла бы священника в замешательство.
— Хорошо, святой отец, о вашем финансовом, — и снова еле заметная смена интонации, выделяющая прилагательное и делающая его совершенно неуместным, — состоянии я беспокоиться не стану. Прошу.
Тяжёлая ткань платья слышимо зашуршала, когда Бальзарин прошла мимо священника в дверь и направилась дальше по коридору, не оглядываясь. Священник шёл за ней — куда же ему было ещё деваться, и даже свернув в сторону, противоположную коридору, ведущему к входной двери, Бальзарин не замедлила шаг.
Её кабинет находился на некотором удалении от салона, недостаточном, чтобы полностью заглушить музыку и смех, но превращающим их в немного неприятный слуху фоновый шум. В отличие от ярко освещённых коридоров, в кабинете царил полумрак. Единственное пятно света распространялось от настольной лампы на рабочем столе, стоящем в глубокой нише сбоку от входной двери. Из-за необычного расположения мебели в коридоре посетитель мог увидеть стол и окружающую его обстановку, только уже пройдя к креслу и повернувшись так, чтобы сесть в него. Кресло полностью соответствовало атмосфере дома: массивное, глубокое и низкое, так что севший в него человек буквально тонул в мягком сиденье и встать мог, только приложив немалое усилие.
Плавным жестом указав священнику на кресло-ловушку, Бальзарин прошла к своему столу, не спеша садиться, ожидая реакции гостя на то, что он не мог не увидеть, сев в кресло.
Всю стену за столом Бальзарин занимала огромная картина, выполненная в стиле современников Рубенса: с теми же глубокими тенями и торжествующе светлой плотью на фоне почти осязаемых складок. Сюжет картины узнавался с первого взгляда: Сусанна и подглядывающие за ней сладострастные старцы. Библейская история, известная любому человеку, изучавшему Библию даже не столь же тщательно, как это делают священники. На второй взгляд — особенно когда Бальзарин садилась и более не загораживала собой часть картины — становилась заметна превосходно, во всех анатомических подробностях выполненная деталь, придававшая картине, а особенно похотливым взглядам старцев, совершенно неожиданный смысл.
Бальзарин села и посмотрела на священника, выжидательно улыбаясь.
Я самым наглым образом спёр у Стругацких идею с картиной:
Рядом с рулонами, загораживая половину окна, висит картина на античный сюжет: Сусанна и сладострастные старцы. Старцы там как старцы, и Сусанна, в общем-то, как Сусанна, но почему-то с большим пенисом, изображённым во всех анатомических подробностях. Рядом с этими подробностями морщинистые физиономии и масленые глазки старцев, и даже их рдеющие плеши приобретают совершенно особенное, не поддающееся описанию выражение.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Джон неслышно вздохнул. В том, как хозяйка борделя шла в направлении кабинета - не оборачиваясь, не оглядываясь - было что-то от... наверное, от пренебрежительного отношения. Как будто она уже в достаточной мере убедилась, что не смотря на то, как она будет вытирать ноги об инквизитора, тот никуда не денется. Не будет же он ночь мокнуть под дождем в темноте, да и вся эта философия об испытаниях, ниспосланных свыше...
О том, что это действительно должно было быть испытанием, Джон подумал уже в который раз, только опустившись в рыхлое, вязкое кресло, на которое указала женщина. Сев, вытянув ноги с видом человека, устроившегося в шезлонге какого-нибудь дома отдыха, Константин сначала вскользь взглянул на висевшую на стене картину, в первый момент не сообразив, что именно он видит. Несколько секунд инквизитор блуждал взглядом по полотну - лицо "Сусанны" показалось Джону менее интересным, чем лица стариков, он даже успел подумать о мазках, о том, как падает свет на телеса девы, о том, что - ну надо же! - картина о сюжетах из Той Самой книжки, в борделе...
...когда владелица дома терпимости села, и Константину открылась изящная шутка, спрятанная в цветовых пятнах этого художественного... шедевра.
Джон изогнул бровь, приподняв ее самую малость, откинувшись на спинку кресла словно бы для того, чтоб увидеть все изображение целиком. Оценить... масштаб издевки.
Как будто она тащила его сюда только ради этого. Чтоб пронаблюдать реакцию на мазню в тяжелой раме.
"Отче! Прости им, ибо не знают, что делают..."
Константин сначала подумал, потом встряхнул головой: грешен, грешен, сам не намного лучше, а все ту да же, за грешников молиться. Однако не удержался от короткого и емкого комментария:
- Мда... - Этим междометием выразив все и сразу, касательно Сусанны, ее... неприличного богатства и чувства юмора хозяйки кабинета.
Переведя взор на женщину, сидевшую перед ним за столом, а не изображенную щедрыми мазками маслом, Константин вопросительно поднял брови, ожидая если не того, чтоб ему озвучили цену, то хоть каких-то слов по поводу условий его здесь нахождения. Положив руку на подлокотник, инквизитор тряхнул шляпой, бисером рассыпая дождевую влагу по начищенному паркету.
- Денежные вопросы. - Напомнил с деликатностью угла здания, выжидающе глядя в лицо несомненной умницы и красавицы, гадая, каким образом она попала в эту дыру и как ей стает смелости и хватки управляться, мало, что с этой усадьбой, но еще и руководить разгульными девицами, которых иные клиенты и покалечить могли, и еще что похабное с ними вытворить. Может, даже убить.
И еще размышляя о чистоте местных простыней, о том, что если в диоцезе узнают о том, где он ночевал - мало, что засмеют, еще и Аве Марию несчетное количество раз читать повелят. Какой другой священник мог бы сюда и не дойти - только не Джон, у которого и без того были конфликты с епископом из-за свободомыслия Константина.
"Интересно, если спать на полу..." - Мысль скомкалась, поломалась, как засушенная былинка, и закончилась как-то нелогично, - "...а может они иной раз и на полу..."
Джон поднял руку, потирая пальцами висок, внезапно занывший острой болью.
Надо было меньше думать.
Отредактировано Constantine (2015-11-16 02:13:40)
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Небогатость мимики гостя была ничуть не менее выразительной, чем захватывающая актёрская игра, которая в состоянии показать малейшие нюансы эмоций и чувств. Внешняя холодность с лихвой компенсировалась тем сонмом эмоций, которые Бальзарин ощущала под презрительно-брезгливой маской.
— Вы весьма… прямолинейны, — с лёгким смешком сказала она. — Не самое дурное качество для мужчины, пусть даже он и священник. Или для инквизиторов это качество скорее достоинство, чем помеха в работе?
Бальзарин откинулась на спинку кресла, слегка наклонив голову на бок. В её руках, словно ниоткуда, появилась монетка, тускло блеснувшая под неярким светом лампы, запрыгавшая по пальцам туда-сюда, словно сама по себе. Быстро и почти неуловимо для взгляда перемещающаяся с одного места на другое, создающая точно такое же впечатление чего-то скользкого и юркого, что и слова самой Бальзарин. По лицу той с трудом можно было понять, то ли она с интересом ждёт реакции гостя на то, что ей известна даже его должность, то ли она просто наслаждается разговором, специально не отвечая на прямые вопросы, ускользая от ответов и зная, что это наверняка вызовет у собеседника раздражение.
В кабинет неслышной тенью проскользнула давешняя служанка, вместе с распахнувшейся дверью впустившая в тишину кабинета взрывы музыки и смеха, явно из того самого зала, который они только что покинули. Только после этого стало понятно, что тяжёлые двери полностью отрезали кабинет от всего остального дома, создавая уголок тишины и покоя среди набиравшего обороты веселья.
Служанка присела в коротком книксене и поставила на стол перед Бальзарин поднос с дымящимися чашками, сахарницей и какой-то ещё посудой. Бальзарин благосклонно кивнула, и служанка поднесла священнику чашку на тонком блюдце, ловко поставив её на выступ из подлокотника кресла под самой рукой сидящего, после чего так же неслышно исчезла из кабинета. Поднос с прочей посудой остался на столе Бальзарин, вне досягаемости гостя.
— О, простите, я совершенно забыла о гостеприимности, — в голосе Бальзарин не было и намёка на извинение, только лёгкая насмешка. — Сахар? Молоко? С чем вы предпочитаете чай?
Говоря, она поднялась из своего кресла и обошла стол, остановившись с другой его стороны, так что и от подноса, и от кресла, где сидел гость, её отделяло по половине шага. Монетка чудесным — чудесным ли? — образом не покидала её пальцев, продолжая прыгать по ним в такт негромкому, вкрадчивому голосу Бальзарин.
В кабинете стало ощутимо теплее, чем раньше, и гостю в его мокрой до нитки верхней одежде уже наверняка должно было быть довольно некомфортно или, как минимум, душно. Раздеться Бальзарин не предлагала, снова балансируя на грани между откровенным хамством и ролью благовоспитанной хозяйки. Несомненно, если бы гость вздумал попенять ей на несоблюдение приличий, её смущение и последующие извинения выглядели бы донельзя искренними, но пока что она вела себя так, словно ещё никто и ни разу не осмеливался указать хозяйке борделя на то, что она не соблюдает правила приличия, принятые в обществе.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Определенно, наблюдать за лицом хозяйки борделя было намного интересней, чем разглядывать елду Сусанны. Не только с точки зрения этики (Джон хорошо помнил, насколько смешно выглядели юные семинаристы, увлеченно изучающие обнаженную натуру в музее искусств), но и эстетики тоже. В иной жизни он сам снизошел бы до подробных комплиментов красотке. В иной, но совсем не в этой, где Константину в большей мере хотелось макнуть деву в те чувства, вызвать которые он был совершенно не способен.
Ну где прикажете искать у бордель-маман стыд и скромность?
А вот сама красавица не скупилась на комплименты, если ироничное замечание про прямолинейность можно было, скрепя сердце, принять за комплимент.
Джон даже успел придумать, как бы эдак поизящней огрызнуться в ответ, когда брюнетка продолжила свою мысль, и инквизитор не смог сдержать недоумения - вопросительно приподнялась бровь, и пусть на непроницаемом лице более не дрогнул ни один мускул, Константин (где-то в глубине души, за всеми слоями, наращенными в течении многих лет и покрывавшими его подобно луковице) испытал мощнейший всплеск удивления и вместе с тем тревоги.
Он не был военным, на его одежде не было лычек, где значилось бы его звание. У священников все определялось цветами одежд, и свою, яркую да броскую, Константин носить не любил. Брезговал. Предпочитая черные одежды обыкновенного священника.
Так откуда она знала?.. Если нигде на нем не было этого написано?..
Еле заметно нахмурившись, напрочь игнорируя появившуюся в комнатах служанку, Джон внимательно рассматривал хозяйку увеселительного дома, напрочь забыв и про вопрос о деньгах, и о собственном желании пошутить про тридцать сребренников - будет ли их достаточно для оплаты ночлега в этих стенах.
Когда женщина поднялась из-за стола, Константин приподнял голову, склоняя к плечу, продолжая беззастенчиво рассматривать мерзавку, будто ожидал ответа на все свои не заданные вопросы.
Монетка, которая, словно живой зверек, прыгала по изящным пальцам, совсем не загипнотизировала его, даже не заинтересовала толком. Ну, играется мадам, и черт бы с ней. Ловкость этих рук, конечно, могла бы поразить, но за всю свою работу в церквях, поселках и мелких городках, Константин видел и не такие фокусы, и "магию" посерьезней.
- Плюньте два раза. - Произнес Джон, глядя деве в глаза. И прозвучало это неожиданно серьезно, без какой-то язвительности или остринки. Как если бы инквизитор на самом деле имел в виду именно то, что предлагал сделать.
Джона совершенно не интересовал напиток, и он совсем не спешил расстегивать пальто. Как минимум из упрямства. Хотя на самом деле его внезапно пробрало ознобом вдоль позвоночника - только от слов, намекавших на то, чем он занимался на самом деле. И этот озноб был ему знаком, и являлся отнюдь не положительным знаком.
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Инквизитору всё-таки удалось её удивить.
Бальзарин взглянула на него, не скрывая своей реакции на его слова, и улыбнулась, качая головой в некотором подобии восхищения.
— Ваши пристрастия, святой отец, заставляют меня поверить в то, что и для служителей церкви ещё не все потеряно, — с чётко различимым весельем в голосе сказала она.
Всё так же качая головой, словно гость отпустил невообразимо остроумную шутку, Бальзарин перевела взгляд на поднос. Монетка исчезла с её пальцев так же неуловимо для постороннего взгляда, как до того появилась, а Бальзарин продолжала задумчиво разглядывать поднос и чашки, стоящие на нём: тонкий, полупрозрачный фарфор с еле заметным рисунком, сервиз казался не столько реальным, сколько нарисованным на стекле или даже просто в воздухе, подрагивающим в свете не слишком яркой лампы. Бальзарин провела кончиком пальца по краю одной чашки, другой, словно раздумывая над запросом гостя, колеблясь — что, как даже впервые увидевший её человек мог понять, было для неё совершенно не свойственно.
— Честно признаюсь, вы заставили меня смутиться, — снова сказала она, и в её голосе сквозило всё то же весёлое удивление.
Так говорят люди, которым внезапно предлагают сделать что-то неожиданное, но явно приятное для них — и всё же неоднозначное. Поэтому люди колеблются, хотя и рады предложению.
Бальзарин взяла в руки щипцы для сахара, повертела их, явно раздумывая, а затем решительно, подхватив заодно ещё и сахарницу, подошла к креслу, в котором утопал инквизитор.
— Позвольте, я всё же внесу некоторые изменения в выполнение вашего желания, — голос Бальзарин, и без того грудной, прозвучал ещё ниже, ударяя по нервам не хуже специального молоточка, которым доктор проверяет реакцию пациента.
Бальзарин плавным движением опустилась на колени рядом с креслом гостя — или не на колени, тёмная ткань платья не позволяла в точности понять, какую именно позу она приняла — и поставила сахарницу на тот же выступ под рукой гостя, где стояла принесённая служанкой чашка. Здесь, в некотором удалении от стола, лампа освещала лицо Бальзарин не так ярко, бросая тени, так что она казалось зыбкой, переходящей из одного положения в другое не так, как обычно это видится обычным людям. Как будто всю её накрыло лёгкой дымкой, придающей происходящему оттенок нереальности.
Бальзарин, бросив на гостя взгляд искоса, открыла сахарницу и щипцами вынула из неё кубический кусочек сахара. На мгновение задержав над чашкой, она поднесла сахар к своим губам и очень медленно сомкнула их вокруг белоснежного крупинчатого кубика, сделав лёгкое посасывающее движение и с некоторой задержкой убирая сахар от губ.
Кубик с еле слышным плеском отправился в чашку чая, а Бальзарин вынула из сахарницы другой.
— Вы же просили два раза, — пояснила она, как будто инквизитор что-то спрашивал.
Этот кубик перенёс не только поцелуй — сладострастный настолько, насколько это вообще возможно было вообразить. Отнимая сахар от губ, Бальзарин медленно провела им по своему языку, загнув кончик языка в конце движения и тут же быстро пряча его за улыбающиеся губы.
— Это может считаться за двойной плевок вам в чашку? — негромко спросила она, когда второй кубик утонул в тёмном, почти чёрном чае.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Зайти сюда определенно было ошибкой.
И еще большей ошибкой было оставаться здесь до сих пор, мотивируясь исключительно собственным упрямством. Что ж, будем полагать, Константин проведет здесь "незабываемый" вечер. Гордыня определенно была его грехом.
Инквизитор поднял кисть в перчатке к лицу, костяшкой указательного пальца замыкая губы, чтоб не сказать еще чего-нибудь. Только лишь наблюдая за действиями женщины; за тем, как она чертит по краю чашки, раздумывая. Как будто колеблясь.
Джон не верил в эти ее сомнения точно так же, как не верил в простоту и скромность черного платья. Ему все еще казалось, что все это пропитано театральным нафталином и тонкой, непонятной ему игрой. Игрой, в которой он определенно был жертвой, но не охотником. Пусть даже если ему подыгрывали, давая ложное впечатление, что он все еще водит.
Нужно спросить, почему она решила, что Константин - инквизитор.
Нужно, но красавица отошла от стола к креслу и...
Черная ткань складками опала к полу, когда хозяйка борделя опустилась у его ног - на колени ли, на корта ли, какая разница?.. Константин застыл, все в той же обманчиво расслабленной позе, с кистью у лица, с вытянутыми вперед ногами, колени которых были лишь слегка присогнуты и закрыты плотной тканью клетчатого гавелока, и сукном с рядком мелких, часто посаженных друг рядом с другом пуговиц.
...подол сутаны был безбожно запачкан вязкой грязью, как и башмаки...
Она стояла у его ног, как стояли до нее многие другие люди, но совершенно в иных обстоятельствах. И сутана тогда на нем была фиолетовая, а не черная. Но именно сейчас в этом расположении относительно друг друга простого священника и женщины, одетой в скромное черное платье, было что-то неимоверно, необъяснимо...
Развратное.
Джон поджал губы, не отрывая взгляда от брюнетки.
"Не поминать имя Господа нашего всуе!.." - Почему-то пронеслось в мыслях.
Очень захотелось выругаться сквозь зубы.
И если еще минутой ранее Константину было зябко, то сейчас как-то разом бросило в душный жар.
Ему в куда большей мере понравилось бы пронаблюдать плевок в чашку, чем - отврати лицо Твое от грехов моих - то, как полные яркие губы обхватывают этот проклятый кубик сахара.
Невозможно - невыносимо сильно - захотелось закрыть глаза. Чтоб не видеть. Потому что больше всего хотелось смотреть, не отрываясь.
Он почти ощущал эту сладость во рту, без особого труда вспомнив, как это бывало на вкус...
Едва заметно склонившись вбок, к левой руке, пальцами прижатой к напряженным губам, Джон, как сквозь тяжелую дымку, подумал о том, что сжечь это здание будет мало. От него даже пожарища с фундаментом остаться не должно.
- Я пью чай без сахара. - Сухо ответил инквизитор, поддев большим пальцем собственный подбородок, не убирая расслабленной (на первый взгляд) кисти от лица. Вся ладонь звенела от напряжения.
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
— О.
Чёрные ресницы затрепетали, прикрывая такие же чёрные глаза.
— Простите.
В голосе не слышалось и капли раскаяния.
— В таком случае…
Не поднимая ресниц, Бальзарин видела лицо инквизитора так же ясно, как если бы смотрела на него в упор. Его эмоции, которые он скрывал так тщательно, считывались совершенно просто — в основном благодаря их насыщенности. Бальзарин давно уже не встречала людей, способных чувствовать с таким накалом. А ведь это было лишь лёгкое раздражение и не менее лёгкое возбуждение. Подумав о том, какие сюрпризы может преподнести ей священник при дальнейшем, более близком и тесном знакомстве, Бальзарин не сдержалась, коротким движением языка облизнула губы — но этот жест можно было бы списать на желание избавить губы от липкой сладости после манипуляций с кусочками сахара.
Она пристально поглядела на священника, улыбаясь уголками рта, не приближаясь и не отдаляясь, но совершенно недвусмысленно нарушая его личное пространство гораздо надёжнее, чем если бы села к нему на колени.
— В таком случае… — повторила она и на миг склонилась грудью ближе к коленям священника, мазнув просторным рукавом платья по заляпанному грязью подолу.
Между ними на какой-то миг не осталось почти нисколько пространства: они были вплотную друг к другу, и всё же разделены тонкой прослойкой: воздуха, одежды, приличий. Тонкой, но очень чётко ощутимой. Прослойкой именно той толщины, которая вызывает желание либо удариться в неё грудью и разбить к чёртовой матери, либо бежать, очертя голову, как можно дальше от человека — человека ли? — по ту сторону.
— Может быть, вы возьмёте мою? — продолжение последовало после отчётливой паузы. — Мою чашку чаю. Туда ещё не добавлен сахар. И…
Бальзарин опустила голову, отводя глаза в сторону движением, которое у любого другого человека выглядело бы жестом стыдливости. Да и здесь и сейчас нельзя было бы с уверенностью сказать, какое именно наполнение было у этого движения Бальзарин: действительно ли она смущалась или это был вызов.
— И, если вы желаете… — голос Бальзарин задрожал.
Она замерла ещё на какое-то мгновение, склонив голову настолько низко, что это выглядело бы актом смирения, не расположись Бальзарин в такой однозначно неприличной позе у вытянутых ног священника. Наконец она подняла голову и поглядела в лицо священнику, улыбаясь точно такой же улыбкой, с какой встречала его в зале или предлагала чаю, сидя за столом под чудовищно неприличной картиной.
— Если желаете, — голос Бальзарин струился и шелестел, обволакивая их обоих, свиваясь с пластами света от лампы, клубящимися по комнате наподобие клубов дыма.
В какой-то неуловимый момент кабинет превратился в пещеру Алладина, наполненную странным дымом и светом, звуками и запахами. И Бальзарин находилась в центре всех этих страшноватых чудес, глядя на священника глазами, выражение которых нельзя было прочесть.
— Я даже могу в неё плюнуть, — томное придыхание придало фразе, в других обстоятельствах прозвучавшей бы либо комично, либо оскорбительно, отзвук приглашения, которое не надо говорить вслух.
Приглашения, которое произносится только молча. Которое понятно только двоим: тому, кто приглашает, и тому, кого приглашают.
Приглашения, которое не подразумевает отказа.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Пусть будет проклята та минута, в которую он решил постучать в двери этого дома...
Константин без какой-либо внезапности и неожиданности, совершенно очевидно обнаружил себя в мягких, шелковых сетях. В которых было, без сомнения, приятно, но оставаться в которых запрещено было всеми мыслимыми и немыслимыми обетами.
Кто угодно мог грешить, но не служитель святой католической церкви.
Каждый день его жизнь полнилась соблазнами, но настолько откровенно они не порабощали его еще никогда.
"Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих..."
- В таком случае…
Джон медленно, устало закрыл глаза, пытаясь усмирить... усмирить...
Боже...
Слова псалма путались, сталкивались, как пьяницы. Сосредоточиться все никак не выходило.
"Грех мой всегда... какого Дьявола... беззакония... моего... Она же..."
Растирая указательным пальцем наливающийся ноющей болью висок, Константин предпочитал слушать ее голос, обволакивающий, как душный бархат, напрочь лишающий воли. Но только не смотреть. Где-то глубоко в душе зная, что стоит только взглянуть, и он провалится, и его затянет, как в болото, из которого никто никогда не выбирался.
Колени костенели точно так же, как недавно костенела ладонь у лица.
Они совсем не соприкасались - еще не соприкасались. Но не было абсолютно никаких сил, чтоб перестать думать о том, будут ли под тканью платья жесткие косточки корсета, или же все окажется совсем худо.
Это могло бы походить на классическую бульварную историю, напечатанную на дешевой бумаге в подпольной типографии. О прекрасной вдове и распутном священнике, поддавшемся на ее соблазнения. С подробными рисунками, живописующими интимными подробностями и деталями. Это было ужасно. Отвратительно и унизительно.
В конце концов он же знал, где он находится. Он прекрасно это знал... Так какого же беса?!
Наверняка ей доставляют неимоверное удовольствие его мучения, потому что - Боже правый, - это было невыносимо...
"Нет", - хотел сказать Константин, открывая глаза. "Нет, не хочу я вашего чая, горите в аду, мерзкие твари", - хотел он сказать.
Но слова застыли на уже разомкнутых губах, готовых исторгнуть звук - нужно только выдохнуть.
Джон наткнулся на темный взгляд, как натыкается жертва на ловко подставленный стилет. Его проняло мурашками, тончайшие волоски поднялись на руках, на загривке. Его обожгло, оглушило, вспороло одним длинным, стремительным движением чужих ресниц, лучиками отбрасывающими тень на высокие скулы.
Он мог бы взять ее за волосы, забрать эти кудри в кулак; поднять рывком на ноги, толкнуть на стол. Он мог бы что угодно, Господи. Он не сомневался, что она бы ему позволила. Не сомневался, что она смеялась бы, пока он прикасался бы к ней, исступленно и жадно.
Слова псалма мигом вылетели из головы.
Этого никак нельзя было допустить.
Джон Константин определенно не был камнем, он был таким же человеком, как и все прочие. И плоть его была слаба ровно настолько же, насколько она была слаба у всех прочих смертных. Но на него была возложена ответственность - чуть большая, в сравнении с той, которой были обременены обычные посетители этих стен.
- Сколько будет стоить комната? - Его голос осип, но был все еще твердым, что само по себе удивило даже самого священника. Вопрос прозвучал до ужаса двусмысленно, но Константин уже едва ли мог сформулировать его иначе, если принимать во внимание стоявшую перед ним деву, которой нужно было лишь качнуться вперед, чтоб лечь к нему на колени.
Отредактировано Constantine (2016-01-03 04:14:33)
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Волна жара, исходящего от инквизитора, накрыла Бальзарин с головой, и она не сдержалась, вдохнула полуоткрытым ртом и медленно выдохнула, кривя губы в улыбке, разительно отличающейся от прежних. Её голова слегка запрокинулась, уголки губ задрожали, и выдох завершился еле слышным «ах-х» — так выдыхает распалённая страстью женщина в тот миг, когда мужчина проникает в неё.
Так же медленно Бальзарин опустила и вновь подняла ресницы, глядя на священника затуманившимися глазами. Они до сих пор так и не прикоснулись друг к другу, хотя и находились так близко, что ему — или ей — достаточно было всего одного небольшого движения, чтобы хрупкая преграда между ними оказалась разрушена.
— Видимо, я не слишком сильна в вопросах гостеприимства, — Бальзарин не шептала, но говорила настолько тихо, что даже в тишине кабинета расслышать то, что она говорила, можно было, только усилием воли напрягая слух.
Зато интонации были различимы очень отчётливо: и они совершенно не соответствовали сути слов, которые больше подходили разговору в светском салоне, чем их положению. Интонации, приправленные лёгким флером французского акцента, плыли и сворачивались вокруг них, заключая обоих — почти звенящего от напряжения священника и обманчиво расслабленную женщину — в кокон, отделяя от всего остального мира, оставляя наедине друг с другом так же надёжно, как если бы они лежали, переплетённые телами, под одним одеялом.
— Даже чаю толком не смогла предложить, — на последнем слове Бальзарин снова облизнула губы: медленно провела языком по верхней губе и втянула его в рот, прикусив нижнюю губы мелкими острыми зубами. — Надеюсь, я смогу заслужить ваше прощение. Святой отец.
Обращение прозвучало почти издевательски, особенно после двусмысленной фразы до него. Бальзарин протянула руку, легко касаясь подлокотника кресла. Чёрная ткань платья смялась, почти до локтя обнажая матово-белую кожу, на вид одновременно обжигающе холодную и адски горячую. Бальзарин подалась немного вперёд и вверх, опираясь на обе руки и приподнимаясь перед священником, всё так же вжимающимся в кресло. Это походило на то, как будто она собирается встать и для этого ищет точку опоры, но из-за нарочитой медлительности движений Бальзарин, наоборот, ещё больше сократила расстояние между ними. Мускулы обнажённой руки напряглись, волной передавая напряжение от запястья к плечу и выше, и в конце этого змеиного движения Бальзарин одновременно подалась вперёд грудью и наклонила голову назад и вперёд, снова медленно моргнув и глядя на священника исподлобья.
— Я должна как-то компенсировать свою неуклюжесть, — всё тем же шелестящим голосом, еле заметно выдыхая на паузах между частями фразы, выговорила она.
И застыла в этой позе, уже готовая либо встать и отодвинуться от священника на безопасное расстояние, либо приникнуть к нему — отдавая решение на откуп тому, кто глядел на неё сейчас во все глаза.
— Поэтому я не возьму с вас денег, — завершила Бальзарин свою недолгую речь и еле заметно улыбнулась — даже самый внимательный физиогномист не заметил бы в этой улыбке торжества. — Всё, чего я от вас хочу…
Она томно вздохнула, поведя головой вбок и обратно, снова глядя прямо в глаза священнику.
— Это ваш нательный крест.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]От этого долгого выдоха у Константина все внутренности скрутило горящим узлом, и в глотке стало неожиданно сухо, так что сглотнуть получилось с явным трудом. Ладони в перчатках мгновенно стали мокрыми. Взмок затылок - то ли от того, что Джон, наконец, отогрелся и ему стало жарко в плотном гавелоке. То ли... по совершенно иной причине, не имевшей никакого отношения к душной верхней одежде.
Его как будто зажаривали на медленном огне...
У Джона были женщины (а как же можно давать обет, если не знаешь, от чего отказываешься?), но ни одна - ни единая! - из них не превращала его из человека в животное столь быстро. Эти женщины были разными, были среди них и порядочные девушки, и несколько девиц легкого поведения, развратных ровно настолько, что они были готовы к любой разнузданности, какая только придет в голову.
И вопрос был совершенно не в воздержании, которое вообще несколько уже лет к ряду совершенно не мешало священнику жить (куда больше его жизнь портила жесткая кровать в келье и постоянные разъезды).
Этот бордель был не первым, куда он заходил.
Владелица этого борделя - далеко не первой в своем роде, с кем ему приходилось общаться. Да и общение иногда имело крайне... неоднозначный характер.
Но вот так его зацепило, наверное, первый и единственный раз в жизни.
Константин с ужасом осознал, что вообще не может оказать сопротивления. Его не хватало даже на то, чтоб сказать короткое и емкое "достаточно". Все, что он мог, это жарко всматриваться в прекрасное лицо напротив, которое совсем недавно еще совершенно не вызывало в нем никакого отклика, или даже интереса; и ждать.
Нетерпеливо, исступленно ждать чего-то.
...того, что она все сделает сама, а ему нужно будет лишь подчиниться...
Как там?.. Слабость мужчины в конце концов всегда оборачивается против него.
Он не хотел, очень не хотел принимать это решение - как будто это делало его менее грешным. Но Джон просто не мог заставить себя не смотреть, хотя и понимал, что этот его голод женщина видит насквозь. Что этот его голод веселит ее, и дарит ей странное, искаженное удовольствие, которого ему никогда не понять.
Просто эта власть, которую она получила над ним, даже не прикоснувшись... она была слишком огромной для осознания.
Константин сжал пальцы в кулак, медленно разжимая и сжимая вновь, как кот, мнущий лапами воздух. Наконец, подперев кулаком скулу, он склонил голову, туманно всматриваясь в лицо напротив, запоминая каждое движение губ, произносящих еле слышно слова, смысл которых доходил до него с определенным трудом.
Он вполне себе годился на роль очередной победы, на роль офорта в дешевой порнографической памфлете. И наверняка был не первым и не последним в своем роде...
Джон едва дышал приоткрытыми губами, чувствуя от этого одновременно ненависть к женщине, и необъяснимое удовольствие от того, в какое положение она его поставила. Униженный, и вместе с тем... обласканный ее вниманием, которого, наверняка, удостаивался далеко не каждый путник, постучавший в двери ее дома и ищущий ночлега.
На миг у него даже возникло сомнение - а сидел бы он вообще в этом кресле, если бы на нем не было рясы?.. Стояла бы она перед ним вот так на коленях?..
Глубоко, обрывисто вздохнув, Константин откинул голову на спинку кресла, расслабил шею, плечи, скованные почти болезненным спазмом от напряжения. Пальцы зудели, так хотелось соприкоснуться. Хотя бы на миг. Прикоснуться и отступить.
Перчатку Джон начал снимать еще до того, как понял, что именно делает.
...нательный крест был несущественной платой за то, чтоб выйти из этого кабинета, ускользнуть от порабощающего темного взгляда в упор, и остаться одному на остаток ночи. Константину даже на момент не пришло в голову понимание того, что именно он делает, и почему просьба была именно такой. Все, о чем он подумал, это о весе цепочки и креста - несущественном весе, за который даже денег толком выручить было нельзя. Следовательно, - подсказало ему одурманенное желанием сознание, - это будет лишь трофей. Так что ладно, черт с ней. Пусть забирает, если это избавит Джона от ее компании.
Расстегнув верхние пуговицы гавелока непослушными, деревянными пальцами, Константин вытянул из ворота сутаны колоратку, неуклюже выронив ее на пол, но едва ли обратив на это внимание.
Поддел тонкую цепочку, свободно лежавшую на ключицах, и вытянул из-под одежды наверх, одним движением снимая через голову.
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Бальзарин подалась навстречу резко, совсем не так, как двигалась до того, окутывая священника сменой своих поз так же плотно, как паук танцует вокруг попавших в его тенета бабочек, пока не будет соткана плотная, с виду хрупкая, но совершенно не поддающаяся разрыву паутина.
Священнику не нужно было ничего говорить, не нужно было озвучивать то, что он думал, и то, что он чувствовал: одно Бальзарин ощущала всем своим естеством, другое совершенно неоднозначно читалось в его движениях.
Нетерпеливо, немного слишком быстро подавшись ему навстречу, Бальзарин сначала двинула рукой в сторону снимаемого им креста, и тут же дёрнулась обратно, возвращаясь к подлокотникам кресла, на которые она уже не просто опиралась — ласкала их медленными, плавными движениями пальцев, с виду не слишком сильных, но то и дело сжимающих тёмную кожу с такой силой, что на ней могли бы проступить следы, будь она натянута на живых членах чувствующего существа, а не на бездушном дереве.
— Так приятно, — Бальзарин еле заметно изогнулась, переводя взгляд с лица священника на крест над его головой и обратно, — что вы не сочли мои притязания чересчур…
Она снова глотнула воздуха и выдохнула последнее слово на одном дыхании:
— Дерзкими.
Бальзарин легко встряхнула рукой, опуская рукав на кисть, и защищёнными тканью пальцами перехватила крест, который священник, кажется, уже готов был зашвырнуть куда-то в дальний угол кабинета. Перебрала пальцами, на миг погрузившись только в свои ощущения и явно забыв о том, кто натянутой струной звенел под ней, готовый отозваться на любое её движение.
— Восхитительно, — выдохнула она наконец, одним движением отбрасывая ткань обратно на локоть, обнажая уже обе руки и крепко взявшись за крест голыми пальцами.
В мимолётном взгляде, которым она одарила священника, уже не было и намёка на извинение и смирение, ничего, что могло бы оставить для действий Бальзарин двусмысленное толкование. Всё было очень однозначно.
Очень однозначно она приоткрыла рот и мазнула крестом по губам, на миг высовывая язык и обводя его кончиком по крестовине. Подавшись чуть дальше от священника, но оставаясь в пределах его досягаемости, Бальзарин очень откровенно — ничуть не менее откровенно, чем до того с кубиком сахара — обхватила губами ту часть креста, которая заканчивалась небольшим колечком, и медленно протянула через сомкнутые губы, закончив на цепочке, легко поддев её языком в самом конце, прежде чем отнять крест ото рта и взглянуть на священника с уже не скрываемым торжеством.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Вытянув из-под сутаны серебряный крестик, Константин в один оборот забрал слишком длинную цепочку в ладонь, и машинально передал в руки хозяйки борделя. Слепой и глухой ко всем происходившим с женщиной изменениям, хотя раньше наверняка воспринял бы их, как знак приближающейся опасности.
Как загипнотизированная кобра слушает дудку факира, Джон слушал бархатный голос обольстительницы, даже не имея ничего толком сказать в ответ. И все его естество колебалось между двух желаний: спросить, где его комната, и уйти; и остаться здесь, с ней, и пасть окончательно. Только лишь потому, что он все еще был в облаке ее тонкого, чарующего запаха. Потому что был все еще был пленен ее близостью, возможностью и недопустимостью соприкосновения с ней.
Но...
Но. Уже почти готовый принять решение в пользу грехопадения, Константин застыл, нахмуриваясь, следя за тем, как чужие губы и язык играют с крестиком. Было в этом что-то настолько... святотатственное и мерзкое, что притвориться, будто ты этого не видел, было очень сложно. Как если бы распятие было сладким леденцом, конфетой - да чем угодно, только не символом веры.
И этот последний взгляд, брошенный ему в лицо. Все это было определенно не хорошо.
Инквизитору стало неуютно в глубоком мягком кресле, сживаться с пожирающим его возбуждением, с близостью прекрасной незнакомки, недвусмысленно намекавшей на те... возможные удовольствия, которые он мог бы получить за один лишь нательный крест. Который не так давно столь уютно грелся на его груди, возле сердца.
Он жег на кострах ведьм, он пытками добывал нужную информацию, он принимал решения, которые иным бы и не снились. И не мог отделаться от влияния женщины?.. Кем бы она ни была - пусть даже самой искусной куртизанкой на этом свете.
- Комната... - Начал стремительно "трезвеющий" Константин, облизнув пересохшие губы, сминая в пальцах правой руки мягкую перчатку. - Я хотел бы отдохнуть... - Он кашлянул, прочищая горло, и уперся локтем в подлокотник кресла, напрягая плечо и явно демонстрируя желание подняться.
- Дорога была долгой и тяжелой. - Он не был обязан пускаться в объяснения, или оправдываться. Ему достаточно было сказать "я хочу остаться один". Он же проговаривал эти слова, еще в зале, полном гостей и продажных девок. Так почему же сейчас именно этого Джон так и не сказал. Не уточнил, что хотел бы уйти один. Остаться один.
Все это было, конечно, последней попыткой защитить честь и совесть, последней попыткой ретироваться до того, как все станет непоправимо дурно. Это было последней стеной, которая не должна была пасть ни под каким предлогом. Пусть даже к ногам такой несомненной красавицы.
Но в этой последней стене, сам того не замечая, Константин оставил здоровенную щель, в которую могла бы просочиться даже не крыса, а целая лошадь, со всадником и повозкой...
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Несколько секунд Бальзарин смотрела на священника, словно то, что он сказал, требовало обдумывания, после чего медленно кивнула, протягивая цепочку между пальцами.
— О, да, — негромко сказала она. — Вы правы.
Голос Бальзарин еле уловимо задрожал, как трепещет пламя свечи на сквозняке, оставляя больше на домысливание, чем освещая. Крестик исчез из её руки так же неуловимо для взгляда, как до того исчезла монетка — в платье Бальзарин не было видимых карманов, куда бы она могла спрятать что одно, что другое. Она подалась вперёд и вверх, поднимаясь, так что её лицо, а за ним грудь прошли прямо перед глазами священника, прежде чем Бальзарин встала и отошла на шаг, отпуская священника из своей непосредственной близости, но всё ешё оставаясь в пределагах досягаемости — стоило только руку протянуть.
— Я покажу вам, — совершенно безобидная фраза в её устах приобрела такой же зловеще двусмысленный оттенок, как всё, что говорила Бальзарин до этого.
В ней было обещание — или угроза? — совершенно не связанное ни с комнатой, ни с чем-либо ещё, оставляющее простор для самых необузданных фантазий.
Улыбаясь, Бальзарин подождала, пока гость выберется из кресла, что сделать можно было только, приложив некоторое усилие, настолько низким и мягким был этот предмет мебели. Даже отойдя на шаг, она стояла слишком близко, так что, поднявшись, священник оказался с ней лицом к лицу, так же близко, как был до того, когда Бальзарин стояла перед ним на колени. Она подняла голову и плавным, текучим движением отодвинулась назад, прежде чем священник смог бы сделать — если бы захотел — попытку её удержать, оставаясь так же рядом, в опасной близости, но на расстоянии. Так блуждающие огоньки дразнят путника, по неосторожности заплутавшего в болоте, заманивая в самую опасную трясину.
— Следуйте за мной, — негромко сказала Бальзарин и, отодвинувшись ещё немного, повернулась к гостю спиной.
Она без видимых усилий распахнула дверь, в очередной раз впустив в тишину кабинета шум веселья, происходящего в салоне: музыка и пьяные возгласы не стали ни тише, ни громче с того момента, как они слышали их в последний раз, но сейчас они неприятно диссонировали с атмосферой, царящей в кабинете Бальзарин, словно доносились из совершенно другого мира. Весь недолгий путь от кабинета до комнаты, которая предназначалась гостю, эти звуки сопровождали их, словно напоминая и о том, в каком именно месте оказался гость, и о том, что уединение с Бальзарин было лишено их. Словно защищало от порока, одновременно обещая ещё больше.
В небольших апартаментах, куда Бальзарин провела священника, было так же тихо, как в её кабинете. Тяжёлая дверь снова отрезала их от звуков внешнего мира, оставляя наедине так же прочно, как если бы они внезапно оказались совсем далеко и от этого дома, и от мира вообще. Бальзарин отступила в сторону и повела рукой, приглашая гостя осмотреться.
Смотреть особо было не на что: почти всю площадь комнаты занимала кровать под роскошным балдахином, возле которой стоял небольшой комод. В углу виднелась скромная дверь — видимо, в ванную комнату. Стены скрывались под такими же тяжёлыми драпировками, что и в салоне, освещаемые скрытыми лампами. Это создавало иллюзию того, что стены светятся сами по себе, наполняя комнату тусклым, призрачным светом. В этом свете платье Бальзарин казалось ещё чернее, вырезая её фигуру из фона окружающей обстановки и обрисовывая её почти так же отчётливо, как если бы Бальзарин была вовсе без одежды.
— Располагайтесь, — негромко предложила она, поведя рукой так, что рукав вновь откинулся, обнажая кожу.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Константин смотрел на нее в ответ - тяжело, напряженно. Выжидающе и почти нетерпеливо. Встать и уйти. Поймать за руку, притянуть к себе и остаться. Стол казался достаточно крепким и находился в допустимой близости для того, чтоб...
Священник едва заметно тряхнул головой, пытаясь физически избавиться от навязчивых мыслей и сбросить ноющую боль в виске. Не то чтоб ему это сильно помогло, но все же.
Положительный ответ на невнятно сформулированный вопрос отозвался смутным облегчением. Как будто ответственность с него была снята, или сопротивление там, где он его ожидал - отсутствовало. Он приложил усилие на грани своих возможностей, только бы прорваться; а преграда рассыпалась пылью от легкого дуновения... Удивительно.
Джон сдвинулся назад, когда женщина поднималась, и вскользь подумал о том, что его, должно быть, просто дразнили или утонченно издевались над ним. Никакой патологической настойчивости не последовало, пусть и выйти из его личного пространства можно было несколько иным образом.
Выбравшись из вязких подушек кресла с явным трудом, священник выпрямился, здесь снова чуть не столкнувшись с хозяйкой борделя, зачем-то остававшейся рядом с ним, впритык. На той самой соблазнительной дистанции протянутой руки, которой следовало бы тщательно избегать.
Отряхнув одежду и подхватив с подлокотника свою шляпу, Константин ненадолго присел на корточки, поднимая с пола колоратку, спрятав ее машинально в карман гавелока. Поправляя тяжелые складки сутаны, но не потрудившись застегнуть все пуговицы верхней одежды.
Вновь они прошли по коридору - она впереди, Джон - следуя за ней беспрекословно и немо. Окружающий шум действовал отрезвляюще и в который уже раз напомнил, что служителю церкви в этих стенах было не место. Смех и музыка были чудесны: в этом веселье, пусть даже здесь, не было ничего неправильного. Но Константин не вовремя вспомнил, что он может все это разрушить. Только лишь из-за того, что прекрасная владелица борделя шутила с ним жестокие шутки.
На ходу растирая пальцами голую без колоратки шею, инквизитор тщетно пытался избавиться от ощущения незащищенности, наготы, которое появилось в тот момент, когда он снял крест с шеи. Он одной лишь волей мог привести сюда большую беду, и мог себе это позволить. Но сейчас потерялся абсолютно - в желаниях, бывших столь противоречивыми, и в чувствах, которые бросало то в жар, то в холод.
Наверное ему просто был нужен отдых.
Ничего удивительного и неземного в бордельной спальне не обнаружилось. Константин бросил беглый, скептичный взгляд на постель, оценив внушительные размеры ложа. И, после недолговременного осмотра помещения, отнес свой скромный саквояж к стене. Сложив перчатки в шляпу, оставил на комоде головной убор, и там остановился, расстегивая гавелок.
- Благодарю. - Дистанция измерялась не только увеличившимся расстоянием, но и этим ответом. Развернувшись к женщине лицом, Джон откровенно и очевидно ожидал, когда же она покинет спальню и оставит его в одиночестве.
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Священник совершенно явно чувствовал облегчение — как если бы он чудом выскользнул из заботливо расставленного капкана. Бальзарин полуприкрыла глаза, впитывая исптываемые им эмоции, всю их гамму, наслаждаясь малейшими оттенками и совершенно не намеренная отпускать его так просто.
— Если вам что-то потребуется, — медленно выговорила она, одним скользящим движением снова оказываясь совсем рядом с ним, — вы можете позвонить.
Она наклонилась, показывая гостю на скрытый в драпировках возле кровати витой шнур с немного вульгарной кистью на конце. Комната не была предназначена для того, чтобы позволять находящимся в ней оставаться на значительном расстоянии между друг другом, и Бальзарин пользовалась этим совершенно беззастенчиво, преграждая священнику путь к отступлению так же надёжно, как если бы он до сих пор сидел в глубоком кресле в её кабинете. Выбор у него был небогатый: шагнуть назад, к дверце, открывающей проход в небольшую уборную; остаться на месте, позволяя Бальзарин и дальше дразнить его; или же двинуться вперёд, воспользовавшись наконец её недвусмысленным приглашением, столь же откровенным и зовущим, как и приготовленная постель со взбитыми подушками, от которой их отделял едва ли шаг.
Для Бальзарин всё, что чувствовал и ощущал священник, было словно раскрытая книга — даже если бы она не обладала способностью считывать человеческие эмоции, а была бы обычной женщиной, чуть более подкованной в вопросах секса и отношений между полов, чем прочие, напряжение священника и его явное желание избавиться наконец и от него, и от неё самой, Бальзарин ощущала бы столь же отчётливо.
Она подняла голову, заглядывая в лицо священнику снизу вверх: разница в росте у них была незначительной, не больше пяти дюймов, но Бальзарин сумела сыграть на ней так, словно глядела на него, уже находясь под ним. Может, в этом было виной призрачное освещение комнаты. Взгляд Бальзарин, на секунду задержавшись на лице священника, скользнул ниже, на незащищённую шею, уже не прикрытую белой тканью — и она не сомневалась, что этот взгляд был ощутим так же ясно, как если бы она притронулась к коже священника пальцем, обведя застывшие, закаменевшие мышцы под челюстью и проследовав ниже, туда, где под кожей билась тонкая жилка, зримо обозначая суматошный пульс.
— Я ещё могу быть вам чем-то полезной? — Бальзарин подняла руку и впервые прикоснулась к священнику — только к уже подсохшему гавелоку, почти неощутимо, но оттого не менее зримо.
Она стояла совсем близко, и всё же между ними сохранялась невидимая преграда, которую она не торопилась разрушать, а он — боялся или не хотел. Всё её поведение: слова, интонации, движение пальцев по клетчатой ткани — говорило о том, что ему достаточно сделать даже не шаг, не полшага навстречу, просто слегка двинуться. Но это последнее движение, которое разрушило бы иллюзию преграды между ними, Бальзарин оставляла ему, снимая с себя ответственность за грехопадение и перекладывая её целиком и полностью на того, кого она так откровенно соблазняла.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Господи Иисусе, за что она так его наказывала?..
У Константина вдруг возникло впечатление, будто они все время топтались в наперстке - слишком близко, но все еще не соприкоснувшись. Зачем она его так мучила? Чем он ей не угодил? Он даже не в этот дом ехал, это была просто случайность - что он появился на пороге ее проклятого борделя. Это было зря, что он терпел, и не ушел... Нужно было уйти, тогда ему хотя бы не пришлось так терзаться, и принимать все эти неприятные решения.
А теперь она снова стояла перед ним. И теперь он знал, какова их разница в росте - если она опустит голову, ее щека удобно ляжет ему на грудь. Идеально...
Идеально неправильно.
Невольный вздох просто не получилось подавить. Джон остался на месте, приопустив голову навстречу тому, как женщина приподнимала подбородок, чтоб взглянуть на него снизу вверх. Он определенно, откровенно хотел ее. И Боже милосердный, кто вообще мог бы ее не хотеть? Когда она была бы способна при желании даже мертвого из могилы поднять?..
Ах если бы он только знал, какая ирония была в последней этой мысли...
Вновь оказавшись в облаке тончайшего флера - духи, мускус, кожа, ткань, пыль, пепел - Константин медленно, не скрывая этого, сделал вдох полной грудью. Будь он младше, он бы поддался, самозабвенно и просто. Он так хотел, и не хотел этого - как никогда раньше. Желал обладать ею, и оставаться как можно дальше от нее.
Священник сделал движение навстречу почти одновременно с тем, как хозяйка борделя коснулась его плеча. Поднял раскрытую кисть к ее лицу, будто вылепленному ловкой рукой скульптора. Но не прикоснулся - только повел ладонью вдоль щеки, ощутив теплоту кожи и мимолетный выдох, как мотылек, пойманный узкой манжетой сутаны. Поддел кончиками пальцев выпавшую из прически тяжелую эбонитовую прядь, и мягко заправил за кончик шпильки, пригладив на место.
"Нет". Нужно было просто сказать "нет".
- Замрите. - Вместо этого произнесли губы. - Просто замрите...
Джон мягко качнулся навстречу, склоняясь к приподнятому, такому светлому лицу - кажется, для поцелуя.
- Не двигайтесь... - Попросил неслышным шепотом, соприкасаясь щеками и виском, замирая так на считанные секунды - взяв лишь то, что было допустимым. Взял, потому что хотел, но не был уверен, чего именно. А то, чего хотел однозначно, было для него все так же недопустимо, как и в кабинете, пока он сидел в кресле. И видит Бог - он еще никогда и никого не хотел так сильно.
Выпрямившись, отстранившись столь же неожиданно, Константин вынужденно улыбнулся.
- Уходите, пожалуйста. - Мягко попросил, откровенно признавая свою слабость и при этом в который раз разграничивая, напоминая, где он, а где стоящая перед ним женщина.
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Бальзарин прикрыла глаза, тяжело выдыхая, отвечая на не-прикосновение так же послушно, как если бы священник провёл пальцами по её коже, а не по воздуху в доле дюйма от тела. Её тело, вся её суть отзывалась на то, что делал священник — и совершенно неважно было, ласкает ли он её саму или её образ, маску, отделяющую её от него — придуманную им как последний оплот. Хрупкую и ненадёжную, но тем не менее прочную настолько, что Бальзарин никак не могла её разрушить.
Тем интереснее было продолжение игры.
Поведя плечами, не закончив это движение, Бальзарин застыла, прислушиваясь и к тому, что священник говорил, и к тому, что он чувствовал. Её нетерпение выдавало только еле уловимая дрожь пальцев, которыми она всё ещё сжимала ткань гавелока. И когда священник отстранился, её рука потянулась вслед за ним, не отпуская.
— Как же мне теперь… — Бальзарин глотнула воздуха, глядя на священника из-под полуприкрытых ресниц, так же, как уже глядела на него в кабинете, но уже с совершенно другой степенью накала эмоций.
Лампы еле заметно потускнели, оставляя их в круге света, отрезая от окружающей действительности, заключая в кольцо, где, кроме них двоих, уже не было и не могло быть никого другого.
— Как же мне теперь уйти, — повторила Бальзарин, дополняя свои слова, подкрепляя их, еле заметно сжав пальцы на ткани гавелока и бессильно роняя руку.
Как будто это она поддалась на соблазнение, как будто она была жертвой, а не хищником, практически получившим то, чего так настойчиво добивался, описывающим круги вокруг вожделенной добычи по суживающейся спирали.
— Вы слишком жестоки для священника, — выдохнула она, склонив голову вниз и вбок в показном смирении.
Искренности в этом жесте было столько же, сколько во всём её поведении до этого: двоякое ощущение нескрываемого желания и лицемерного соблюдения внешних приличий. И, словно наконец решившись отбросить всякий стыд, Бальзарин одновременно вскинула взгляд обратно к лицу священника и руки к своей голове. Ей было достаточно вытащить пару шпилек, чтобы освободить скованные сложной причёской пряди — волосы с еле слышным шелестом упали, рассыпаясь по её плечам и спине, шевелясь, словно живые, смутно напоминая древнегреческие мифы.
Бальзарин разжала пальцы, позволяя шпилькам неслышно упасть на пол — любой звук скрывал пушистый ворс ковра — и качнулась навстречу священнику, всё ещё не принуждая его подхватывать её, но почти не оставляя ему свободы для манёвра.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]- О, нет... Нет-нет-нет-нет-нет... - Произнося каждое следующее слово чуть быстрей предыдущего, забормотал Константин, когда дева подняла руки к волосам. До него очень быстро дошло, что будет дальше. И его собственное предыдущее действие показалось ему грубейшей ошибкой.
Вот же дурень... Зря он полагался на добропорядочность красавицы. Зря, зря, зря...
Он попятился вместе с тем, как хозяйка борделя качнулась ему навстречу - в бестолковой и позорной попытке сохранить установившуюся дистанцию. Наткнулся лопатками на стену, вздрогнув от неожиданности. Почему-то Джону казалось, что драпировки за его стеной находились все же в чуть большем отдалении. Скользнув вдоль стены, священник по дуге обошел женщину, отходя к дверям, а не к кровати (как того стоило ожидать).
- Вот так... Просто уйдите. - С легким нажимом произнес Константин, совершенно не глядя в сторону брюнетки, в этом странном полусвете выглядящую совсем уж неземной. - Пожалуйста. - Повторил недавнюю просьбу, даже не догадываясь о том, что всеми вот этими действиями признал полную капитуляцию. Признал ее власть над собой, которой он не имел воли сопротивляться. Посему только и мог, что ретироваться... Или настойчиво просить женщину покинуть комнату.
Там где были шпильки, всегда следовал расстегнутый корсет, снятое платье - Джон отлично знал эти женские порядки. И обычно там, где уже были шпильки, просто так никто не отступал. Это было в определенной мере забавно - обнаружить себя в этом капкане, с уже сомкнутыми на щиколотке челюстями, и все еще дергаться, наивно веря, что сможешь освободиться.
Было, наверное, глупо продолжать стоять на своем в данных обстоятельствах. Особенно при учете того, что мыслями инквизитор был совсем не у дверей, ожидая, пока оплот его желаний покинет комнату. Мысли были смелей слов, смелей рук, смелей губ - они уже все сказали, обняли, сорвали поцелуй. И по сути-то само грехопадение уже совершилось - Константин возжелал, и, наверное, не было бы большой разницы, если бы он...
Но разница была.
Потому что она останется с его нательным крестом, и будет рассказывать своим девочкам о ночи, похищенной у священника; о том, как она очаровательна, раз тот поддался на ее чары столь просто. А Джон... Джон закончит дела, сожжет пару-тройку домов, а то и весь поселок (не разбираясь, исключительно со злости), вернется в диоцез, и на исповеди, пепелея от стыда, будет вынужден живописать это грехопадение.
Нет. Не надо ему этого.
...или же будет вынужден слабохарактерно лгать. И множить грехи. Какой он будет молодец...
- Не для священника. - Константин потер пальцами переносицу, глядя в пол. Ладони зудели от желания прикоснуться.
- Для инквизитора. Выходите немедленно...
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Бальзарин поворачивалась вокруг своей оси, следя за передвижениями священника, но оставаясь на месте. Свет в комнате разделился на два очага, освещая её и его отдельно — два тусклых пятна, оставляющие остальную комнату в полумраке. Бальзарин шагнула следом за священником, застывшим возле дверей, приблизившись ровно настолько, чтобы расстояние между ней, ним, дверями и кроватью было примерно одинаковым. До сих пор она не настаивала, не брала то, что священник уже совершенно точно готов был ей дать, несмотря на все его попытки освободиться. До сих пор она оставляла ему крохотную надежду, что если он будет ещё немного дольше упорствовать, у него получится уйти — хотя уйти он просил Бальзарин.
— А что будет, если я не уйду?
Вопрос прозвучал именно так, как и должен был прозвучать: вызов в голосе Бальзарин уже не скрывала. Время тонкой игры прошло, охотник уже загнал зверя в угол, под флажки, и ждал, когда тот выскочит навстречу гибельному выстрелу.
— Вы меня сожжёте, святой отец?
Она тряхнула головой, и волосы с лёгким шелестом укрыли её плечи, в какой-то неуловимый момент оказавшиеся почти обнажёнными. Бальзарин не расстёгивала платья, не прикоснулась к ткани и пальцем, но скромный вырез внезапно стал гораздо более открытым, и свет лампы запутался в чёрных прядях, выхватывая участки пронзительно белой кожи. Лицо её оставалось в тени, разве что губы, произносившие всё более вольные фразы, виднелись так же чётко, как и до этого. И пусть священник старался не смотреть, Бальзарин знала, что каждое движение её губ, то, как они округляются и открываются, выпуская одно слово за другим, не остаётся без внимания. Они чувствовали друг друга так же ясно, как если бы между ними уже не было никакого расстояния, и голос Бальзарин обволакивал священника, ощущаясь не слухом, но кожей. Она знала, что он чувствует сейчас, вбирала в себя это знание, эти чужие чувства, наслаждаясь ими ничуть не менее, чем если бы священник прикасался к ней.
Точно так же она знала, что это хрупкое равновесие между ними — не более, чем видимость, иллюзия того, что священник ещё может вырваться из тщательно расставленных тенет. Ей нужно было сделать один только шаг, чтобы ловушка захлопнулась, не давая жертве ни малейшего шанса освободиться.
И Бальзарин сделала этот шаг. Не вперёд — назад, опираясь на кровать, сминая тонкими пальцами покрывало вместе с чёрной тканью юбки.
— Ну так сожгите, — выдохнула она и слегка откинулась назад, глядя на священника из-под опущенных ресниц.
Ткань платья скользнула ещё немного ниже с плеч, только каким-то чудом удерживаясь на груди, поднимающейся и опускающейся в такт неровному дыханию Бальзарин. Она дышала полуоткрытым ртом, смотрела на священника — и ждала.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]- А что будет, если я не уйду?
У Константина не было ответа на этот вопрос.
Ничего. Ничего не будет, если она не уйдет. В смысле, он ничего не сможет с этим сделать. Он не сможет взять ее за локоть и выпроводить. Не сможет вытащить ее за распущенные волосы в коридор и оставить ее там. Не сможет, потому что не захочет.
В конце концов он был на чужой территории, полнившейся чужими, в корне неправильными правилами и законами - плати и трахай, или уходи. Джон, сквозь вновь проснувшуюся в левом виске боль, попытался вспомнить, на кой он сюда пришел.
Ах, да... Дождь, ночь, холодно...
И вот теперь он жертва мерзких бордельных шуточек.
Подняв голову, инквизитор с какой-то болезненной тоской посмотрел на женщину, явно ждущую его у кровати.
...будет вдвойне смешней, если она бросит его, оставит одного с безысходным удовольствием, как только он сдастся.
Наверное, ему было бы легче смириться с самим собой, будь он связан и не имей он воли. Это бы в полной мере оправдало его. Но нет, его руки и воля свободны, и принуждение, если оно и имело место, было слишком тонким, чтоб принять его за принуждение.
Последний раз сжав пальцами переносицу, Константин уронил руку вдоль тела, потом все же повернулся, нашел взглядом хлипкий замок на двери, машинально щелкнул задвижкой, и принялся расстегивать пуговицы гавелока.
Последнее предложение девы вызвало в нем злое веселье.
- Сожгу. - Эта идея показалась ему удачной. Только вот говорил инквизитор совершенно не о страсти, не вкладывая никаких двусмысленностей в свой ответ. Он хотел бы сжечь это место, не оставить камня на камне. Почему бы, действительно, не принять такое решение?
Джон прошел через комнату, не приближаясь к кровати. Приотворил дверь в уборную, повесив на створку свой гавелок - за неимением гардероба, или хотя бы стула, это было не самым плохим вариантом.
- Я все не пойму... - Глухо, задумчиво произнес в пол голоса, не сомневаясь ни на грамм, что прелестница его хорошо слышит. - Что в этом для вас?.. Это забавно? Это ваша личная победа? Повод развлечься? Прихоть? Игра? Что это?.. Объясните...
Игнорировать соблазнительницу было неимоверно трудно, как и те непонятные, неуловимые изменения, происходившие с ней, и с окружающим ее пространством - осознаваемые с трудом и сквозь усилие, коль скоро все внимание священника было сконцентрировано на самой женщине, на ее движениях и речах. Константин, кажется, уже чувствовал, где именно находится тревожащий его диссонанс. Слышал этот один фальшивящий инструмент в ансамбле, но никак не мог увидеть всей картины целиком, чтоб начать понимать. Будто ослепленный светом рампы, сам находясь в центре сцены, на потеху наблюдающим.
Мелкие пуговки сутаны заняли какое-то время. Джон не сомневался в том, что если их оставить застегнутыми, их, вполне вероятно, вырвут с мясом, только для того, чтоб опорочить - явись он завтра в поселок всклокоченным, в порванной сутане, и бордельные девицы спляшут на его чести и престиже какой-нибудь пошлый танец вроде французского кан-кана.
- На кой черт вам это нужно, м-м?.. - Завершение фразы получилось чуть хриплым, мурлыкающим. Константин расстегнул последнюю пуговицу на манжете, подходя к брюнетке, остановившись перед ней, соприкасаясь с ней коленями. Твердо, уже почти спокойно протянул руку к скульптурному, светлому лицу, всей полнотой ладони погладив по бархатной щеке, задержавшись там на какие-то мгновения, потом спустившись на шею, под тугие пряди волос, змеившиеся по плечам.
- Не думаю, что вы были бы столь же заинтересованы, не будь на мне рясы... - Инквизитор приподнял угол рта, искривил губы неприятной улыбкой, которую старался никогда не пускать на лицо.
Отредактировано Constantine (2016-01-04 19:30:30)
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Бальзарин смотрела на подошедшего мужчину снизу вверх и прикрыла глаза только в тот момент, когда его ладонь коснулась её щеки, вызвав тихий, удовлетворённый вздох.
— Я не испытываю какой-то особой склонности к соблазнению духовных лиц, если вы об этом.
Она изогнула шею и потёрлась о руку священника щекой, медленным, кошачьим движением, подавшись под его пальцами так, чтобы они скользнули дальше, прикоснулись к выступающим под кожей позвонками, запутываясь в чёрных волосах, которые ещё больше, чем раньше, казались живыми, живущими своей собственной жизнью, способными опутать руку священника почти так же надёжно, как это если бы это были силки.
— Как и к коллекционированию мужчин. Для того, чтобы оказаться здесь…
Ещё немного наклонив голову и оставшись в таком положении, словно давая священнику позволение делать с её шеей и с её волосами всё, что ему взбредёт в голову, Бальзарин подняла одну руку, перенеся вес своего тела на вторую. Тонкие пальцы обхватили запястье, обжигая одновременно холодом и жаром. Она ласкающе провела подушечкой большого пальца от основания ладони глубже под расстёгнутую манжету.
— Вам не нужно было быть священником. Достаточно было быть вами. Таким…
Её рука проследовала дальше, сминая рукав, собирая его гармошкой, скользя вдоль еле ощутимого биения пульса. Большой палец легко скользил по коже, сопровождаемый движением остальной ладони по обратной стороне руки — сглаживающей ставшие дыбом волоски.
— Принципиальным…
Они оба застыли почти в каменной неподвижности, только рука Бальзарин продолжала своё адски неторопливое движение, забираясь всё глубже и глубже под одежду священника, проходясь по его коже смесью огня и льда, источаемой её пальцами.
— Твёрдым… — она быстро облизнулась, — в своих убеждениях…
Её рука добралась до его локтя, и Бальзарин легко повернула кисть, почти скрытую поднятым рукавом, легко пройдясь подушечкой большого пальца по сгибу и несильно упираясь туда же ногтями остальных четырёх пальцев. Острые, как будто специально заточенные кончики впились в кожу — не слишком глубоко, но очень ощутимо, особенно на контрасте с предыдущими мягкими, почти невесомыми прикосновениями.
— Ваша притягательность — следствие вашей неприступности. Именно она сделала нашу игру настолько захватывающей. И не говорите…
Ногти соскользнули от локтя обратно к кисти, оставляя на коже отчётливые, тут же начавшие наливаться красным следы, а Бальзарин снова сжала пальцы, крепко удерживая священника за запястье. В этой хрупкой на вид руке было достаточно силы, чтобы не позволить ему вырваться, и Бальзарин недвусмысленно давала понять, что он упустил последний шанс сохранить себя и свою безгрешность неприкосновенными. Больше она не намерена была его отпускать.
— Что вы сами не получили от этой игры удовольствия.
Только на этих словах Бальзарин открыла глаза, медленно подняла ресницы, вглядываясь в лицо неподвижно стоящего над ней священника. И, улыбнувшись тому выражению, которое увидела на нём, мягко потянула его за руку к себе — вниз, ниже, ещё ниже, принуждая практически упасть.
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]Константин никак не мог избавиться от внутреннего, инстинктивного ощущения, будто он гладил шею вовсе не женщины, а хищной пумы. Зверя, сейчас ленивого, вальяжно вытянувшегося на солнце, но готового убивать - пусть только подходящая жертва попадется. Он не верил в то, что хозяйка борделя способна на убийство, зато впечатление хищной грации, которое она производила, читалось даже в самых простых и изящных движениях.
Перебрав пальцами по позвонкам, снизу вверх, к теплой ямочке в основании черепа, Джон задумчиво наблюдал за лицом брюнетки, на котором, кажется, отражалось только спокойствие и удовлетворение от удавшейся игры. От одной только возможности смотреть на нее, прикасаться к ней - было мучительно сладко. Пальцы обжигались о гладкую кожу, и Константин запустил их в локоны; как холодную воду, пропуская волосы сквозь напряженную кисть, чуть ощутимо потягивая пряди. Недавнее настроение ушло, животная страстность переоформилась, отяжелела, легла ровным осадком, и теперь было сладостно приятно сдерживать себя, оттягивать момент перехода к чуть более откровенным действиям. Хотя он уже мог. Ему уже позволили, и он сам себе уже позволил.
Вздохнув под вкрадчивым, почти трепетным прикосновением пальцев, инквизитор склонил голову к плечу, вслушиваясь в собственные ощущения, мурашками отзывающиеся на коже. Сам нежа высокую шею, обходя ладонью по ребру и чертя вдоль ключицы, поддевая ткань платья на округлости плеча и медленно, вдумчиво сдвигая вниз, пробираясь под одежду точно так же, как женщина пробиралась под рукав его рубашки.
- Не будь я священником... все было бы намного проще... И не было бы необходимости быть принципиальным... Я просто стал бы одним из многих. Или нет? - Джон еле ощутимо дрогнул, когда ногти, царапая, сбежали по предплечью обратно к запястью, выныривая из-под манжеты. Отпустил гладкое женское плечо, вместо этого сжимая пальцы в кулак - с силой, давая возможность ощутить всей плоскостью ладони приподнимающиеся под кожей напряженные мышцы. Как будто готовясь вырвать руку из "капкана". Миг, и он расслабил кисть, усмехнувшись. И здесь ей надо было, как крупной кошке, выпустить когти.
- Не будь я священником, я не был бы неприступным. Весь смысл игры потерялся бы... на входе... - Он хмыкнул, в этой двусмыслице рассмотрев хорошую шутку. Как же - он обрек себя на эту игру, как только постучал в двери и перешагнул через порог. Он должен был понимать, чем это кончится.
- Как это ощущается?.. - Константин подшагнул, поддавил коленом, принуждая развести бедра, пропустить его, сам согнув другую ногу, коленом упираясь в рыхлую перину постели, не подчиняясь даже здесь - нависая, следуя за тянущей рукой, но ухитряясь держать равновесие, чтоб не упасть. - Быть в средоточии порока? Соблазнять? - Не закрывая глаз, инквизитор навис над брюнеткой, уже чувствуя губами ее поверхностное дыхание, и находясь на грани перед поцелуем. - Доводить до греха?.. - Шепотом проговорил каждое слово отдельно, всматриваясь в темные глаза, и кончиками пальцев задевая ее пальцы на шелковом покрывале.
- Звать тебя как?.. Нимфа?..
[AVA]http://i.imgur.com/A2Ua8mC.gif[/AVA]
Отредактировано Balthazar (2016-01-05 03:30:24)
[AVA]http://s7.uploads.ru/cF9XD.png[/AVA]
Отредактировано Constantine (2016-01-05 04:51:29)
Вы здесь » CROSSGATE » - нереальная реальность » To the Gentlemen I'm Miss Fortune
